![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
gertmanВниз по дереву, растущему вверх
Знание-Сила. - № 9. - 2010. = http://community.livejournal.com/znaniesila/15711.html
Александр Милитарёв с коллегами – группой московских лингвистов, которую вплоть до своей смерти возглавлял выдающийся учёный и близкий друг АМ Сергей Старостин, а сейчас координирует его старший сын Георгий, занимается реконструкцией праязыка человечества, который не без иронии называет «туритом» - «протобашенным», предшествовавшим Вавилонскому смешению языков.
Эта огромная, терпеливая работа, начатая много лет назад, продвигается до сих пор, не прерываемая ни революциями, ни кризисами. Ее сегодняшние участники знают, что не увидят её завершённой. И всё-таки они её делают – карабкаются по ветвящемуся дереву языков глубже и глубже, к его корням, питающим все ветви.
Одного этого было бы достаточно для нашего интереса к Александру Юрьевичу как участнику сегодняшней интеллектуальной жизни. Но это ещё не всё: он - носитель особенного, объёмного взгляда на историю, на смыслообразование в культуре: он подходит к нему через происхождение слов и их историческое взаимодействие, их связи, в том числе будто бы случайные, но способные привести к очень далеко идущим и властным смысловым последствиям. Это мало разработанная область знаний, которую он называет «этимопоэтикой».
Расспрашивая А.М. о его учителях, о путях, приведших его, переводчика по образованию, в науку, и о том, что его занимает сейчас, мы на самом деле пытались выяснить, как устроена его профессиональная оптика, что за смысловые нити связывают воедино разные области его занятий.
Кстати, переводчиком Милитарёв быть не перестал. Он не только пишет стихи, но и переводит их; например, много лет (смеется, проводя рукой по горлу: «лет 45 - эта ворона мне уже вот тут») уточняет, оттачивает, шлифует перевод «Ворона» Эдгара По – и это, похоже, самый точное и наиболее тонко выстроенное соответствие русского текста английскому подлиннику, которое нашему корреспонденту – бывшему на его поэтическом вечере - приходилось слышать.
= Александр Юрьевич, как вы пришли к занятию сравнительно-историческим языкознанием? Ведь по образованию вы переводчик.
= Да, я закончил переводческий факультет ИНЯЗа, но этот институт мне мало что дал, лингвистика там была никакая, а английскому и испанскому я научился, прогуливая - читая книжки и подрабатывая переводчиком.
Почему я занялся сравнительно-историческим языкознанием? Мой дед по маме, Соломон Сергеевич Майзель, ровесник века, был лингвистом и полиглотом. Его докторская диссертация по семитологии - можно сказать, революционная или еретическая. Он её вчерне дописал и через несколько дней умер, в 52 года, в трамвае – сердце схватило.
Всё им написанное - огромный русско-турецкий словарь, диссертация на тысячу страниц - лежало в пожелтевших тетрадках. Вышла одна книга - по тюркологии, и та посмертно, два основных труда оставались неизданными. В семье это была трагедия, от меня, мальчишки, ждали, что я все это издам, когда вырасту. Так что мои занятия лингвистикой были в каком-то смысле предопределены, хотя попасть в науку оказалось непросто.
После ИНЯЗа я получил за нелюбовь к начальству свободное распределение, преподавал в школах, потом на испанской кафедре в Ленинском педе, каждый раз заменяя какую-то даму, ушедшую в декрет (друзья шутили, что надо создать группу по бесперебойному обеспечению меня работой)… И вдруг - чудо. У Майзеля, был друг и последователь Всеволод Павлович Старинин - семитолог, эсперантист, очень эрудированный, но медлительный, не карьерный человек. В 60 с чем-то лет он защитил кандидатскую. В плане Института востоковедения АН у него была подготовка рукописи Майзеля к печати, продвинулся он мало, и ему в помощь разрешили взять аспиранта. И он с большим трудом пробил меня.
Я выучил арабские буквы. Научился лазить по словарю как обезьяна и сопоставлять слова, как это делал дед. До этого я читал его рукопись, но мало что извлёк - подготовки-то никакой, ни по лингвистике, ни по семитологии… А тут стал в неё вгрызаться.
Мой автореферат "прошел", меня приняли в очную аспирантуру. А через год Всеволод Павлович умер – сердце. Он только успел меня поставить на рельсы, и я был в полной растерянности…
Поехал я в наше ленинградское отделение - поговорить с Игорем Михайловичем Дьяконовым. Услышав, что я внук Майзеля, он воскликнул: «Ой, кошмар! Я смотрел работу вашего деда - это бред. Забудьте про неё.» Я говорю: «Что ж, Игорь Михайлович, спасибо, простите, что потревожил», - повернулся, пошёл. А он меня палкой за плечо: «Ну-ка, вернитесь! Я затеваю сравнительный афразийский словарь, мне нужны помощники. Вы же используете арабский словарь – вот будете его расписывать, раз в неделю посылать мне карточки, а я вам буду отвечать.»
И больше года я ему посылал материал, он его красными чернилами правил и слал обратно. Так он меня учил - из Питера в Москву.
А я как раз, к концу аспирантуры, начал лихорадочно писать кандидатскую - отталкиваясь от работы Майзеля: свои варианты, добавления, продолжения... В общем, кончилось тем, что Дьяконова я переубедил, и он написал к книге, которую я десять лет спустя издал, хвалебное предисловие. Кандидатскую я добил, защитился, остался в Институте востоковедения, стал готовить рукопись Майзеля к печати. А году в 75-76-м в аспирантуру ИВАНа поступил Серёжа Старостин. Мы подружились.
Он тоже сначала ругался по поводу Майзеля, потом изменил своё отношение и стал говорить: нет, это, конечно, очень интересно… но сначала надо строить нормальную компаративистику, а потом уже дойдём до этих хитрых отклонений от неё.
И я начал у него учиться. Серёжа был моложе меня на десять лет и на столько же голов сильнее в науке. Он такой же мой учитель, как Дьяконов. Я стал захаживать на ностратический семинар, где меня, когда я там докладывал, здорово, хотя и по-приятельски, били, и я каждый раз выходил и думал: надо бросать - не получается из меня ученого... Но постепенно стал что-то соображать.
А рукопись Майзеля я мучил долго. Надо было ее сократить раза в три - такую огромную книжку издательство не принимало. Там и вправду было немало того, от чего надо было избавляться: Майзель же был совершенно изолирован, новых семитских словарей у него не было, он брал словари 30-летней, а к моему времени уже 60-летней давности. Надо было всё перепроверять, заменять материал. Потом его заносило – при всех его замечательных идеях, он, человек увлечённый, иногда что-то под них подгонял. В 1983-м году книжка вышла, спасибо издательскому редактору Галине Алексеевне Давыдовой, которая года три терпела и правила мои бесконечные переделки. Я был научным редактором, написал большое предисловие.
Сейчас я бы всё это, конечно, опять переделал... А турецкий словарь майзелевский так и лежит в тетрадках. Я их отдал в РГГУ – может, когда-нибудь найдётся тюрколог, который захочет это доработать и издать.
Вот так я к этому и пришёл.
Недавно у меня вышла статья в Вестнике гуманитарного отделения РАН в защиту сравнительно-исторического языкознания - на Западе оно уже полсотни лет как вышло из моды - и этимологии как науки. Я там в длинном примечании пытаюсь объяснить, почему в России с начала 60-х годов ряд сильных молодых умов пошел в эту область.
Сравнительно-историческое языкознание – по целям гуманитарная наука, а по методам - близкая к точным. Занятие им было способом решить для себя тогдашний интеллигентский спор «физиков» и «лириков». Что еще важно - высокое начальство туда свой идейный поганый нос не совало. Оно лезло в философию, историю, искусствоведение, а это им было не по зубам: наука очень специальная, невозможно даже оценить праязыковую реконструкцию или этимологию, если ты не профессионал. Поэтому мы, "мэнээсы" - вечные беспартийные и, конечно, антисоветчики - сидели и тихо занимались своей наукой. Пришла она с Запада в Россию до революции, потом была разгромлена по-нашенски, с кровью и исковерканными судьбами "новым учением о языке" Марра, стала третьей - после генетики и кибернетики - продажной девкой империализма и начала возрождаться только в "оттепель" Вяч. Вс. Ивановым, В.М. Илличем-Свитычем, В.А Дыбо, А.Б. Долгопольским в Москве, И.М.Дьяконовым в Питере, еще несколькими людьми. В Штатах её в 60-е гуманно, по-американски, с добровольной автопромывкой мозгов и экономическими методами - студенты не берут курсы, профессора теряют в зарплате (а у нас Александр Александрович Реформатский, не будучи компаративистом, включал эту науку в лихие годы в свой курс по общему языкознанию, рискуя, как минимум, местом) - придушило ихнее "новое учение о языке" - генеративная грамматика Ноама Чомски (по нашему, Наума Хомского), левацкие взгляды которого в политике шли на ура в кампусах. Американская сравнительная лингвистика замечательно начиналась в первой половине ХХ века, – а с 60-х стала вымирать, да так и не оправилась. В Европе компаративистику вытеснили из моды соссюрианство, структурализм - сами по себе весьма достойные направления. Сравнительно-историческое языкознание живо в Москве и точечно на Западе, где им всерьез занимаются несколько (десятков?) человек. Одна индоевропеистика как-то удержалась.
= Какова судьба проекта «Вавилонская башня», о котором вы рассказывали в нашем журнале десять лет назад, и кто его поддерживает?
= Проект вырос из ностратического семинара (его в 70-е вел старший Дыбо) памяти рано умершего основателя научной ностратики гениального Иллича-Свитыча. Я к нему, скорее, примыкал. Центральной фигурой там был юный Серёжа Старостин, вообще собралась сильная компания, которая потом выросла в команду, лидером и мотором которой более четверти века был Старостин.
Работали как лошади без всяких грантов, живя на мэнээсовские зарплаты и подрабатывая, чем могли - от переводов детективов до разгрузки вагонов. Потом я случайно вышел на Сороса, послал ему через общего знакомого письмо про то, что поддерживать в России надо не только "точные" науки, но и гуманитарные и что он неправ, считая, что в СССР все гуманитарии только и делали, что идеологию ковали и большевикам задницу лизали (он, к моему изумлению, ответил и поручил мне организовать большую программу, что мы с моими коллегами и друзьями и сделали) , и по конкурсу гуманитарных проектов, поддержавшему в первой половине 90-х многих ученых в России, старостинская группа тоже получила грант, который дал нам возможность несколько лет больше заниматься наукой и чуть меньше левыми заработками.
Потом Серёжа выступил на международной конференции, куда забрел нобелевский лауреат по физике, открывший теорию кварков – Мюррей Гельман. Он с детства увлекался сравнительным языкознанием, разбирается в нем замечательно для любителя. Гельман был одним из основателей института Санта-Фе в штате Нью-Мексико - это такой престижный экспертный институт, который добывает гранты и поддерживает разные проекты. Наш проект стал, по-моему, первым по гуманитарным наукам, который был поддержан. Старостин его поразил, он сразу понял, чего он стоит - чего до сих пор не понимают многие западные коллеги - и мы стали сотрудничать с институтом Санта-Фе и получать небольшие гранты.
Еще до этого появился Женя Сатановский. Он с детства интересовался лингвистикой, археологией, но потом кончил Институт стали и сплавов, в перестройку сделался бизнесменом, не бог весть каким богатым. Когда-то он прочитал в «Знание-Силе» интервью Гали Бельской со мной о нашей работе, и оно запало ему в голову. Узнав про Еврейский университет в Москве (меня как раз уговорили быть там ректором), Женя стал его немного поддерживать - давал тысячу долларов в месяц. Потом втянулся, начал там читать лекции по израилеведению, - он самоучкой стал крупным специалистом в этом. Потом я познакомил его со Старостиным.
Так возник проект «Вавилонская башня», который Сатановский поддерживает до сих пор. А в Санта-Фе наш проект называется «Evolution of Human Languages». Это два разных проекта, но связанные общим направлением. Пишем сравнительно-исторические словари, статьи, составляем этимологические базы данных по всем языковым семьям мира.
У нас есть два сайта, где мы выкладываем наши материалы - http://ehl.santafe.edu и http://starling.rinet.ru . Сейчас там, например, вывешена наша афразийская база пятилетней давности, и мы с Ольгой Столбовой никак не доведём её до приличного состояния - без конца спорим, снимаем вопросы, вводим новые материалы... Но пустот еще много. И так устроены базы по всем другим семьям: дыры в данных, разнобой в названиях языков, во многих нет библиографии. Есть прекрасные материалы, есть слабые, их надо доводить или выкидывать (а жалко!).
Думаю, в течение ближайшего десятилетия мы выйдем на уровень пра-ностратическо-афразийско-австрическо-синокавказской реконструкции, над которой начал работать еще Старостин, с хронологической глубиной порядка 13-15-го тысячелетия до н.э.
Дальше еще сложней. Есть америндские языки, которые Джозеф Гринберг, недавно умерший в преклонном возрасте, считал одной макросемьёй, на что все американские специалисты сильно ворчат. У Гринберга была гениальная интуиция, но его метод массового сравнения - очень грубый. Берёшь дикое количество языков, предположительно родственных, и классифицируешь на глазок: что в них схоже. Он так сделал с языками Африки и с америндскими. Для этого надо держать в голове чудовищное количество слов. Гринберг это как-то делал, но он не признавал ни реконструкций, ни регулярных соответствий – его интересовала только прикидочная генетическая классификация.
Метод массового сравнения отличается от сравнительно-исторического метода, на котором стоит московская школа, как работа дровосека от работы ювелира, но в целом гринберговские классификации подтверждаются, хотя и со значительными коррекциями.
С америндскими языками у него получилось слабее, чем с африканскими, но Серёжа Старостин считал, что генетическое единство, скорее, есть. И есть три больших африканских семьи, с которыми не очень понятно, что делать, и еще непонятней, кто это будет делать. Гоша Старостин стал заниматься койсанскими (бушмено-готтентотскими) языками и сильно продвинулся. Но вот есть нигеро-конголезская макросемья, где языки не объединяет ничего, кроме классных показателей. Есть нило-сахарские, которые просто расползаются - скорее всего, никакого единства там нет, а кое-какие языки, похоже, относятся к афразийским.
= Подключились ли к проекту свежие силы?
= Пришло несколько сильных молодых ребят, сейчас им уже за 30, но в сумме нас кот наплакал - это на все-то мировые языки. А дальняя цель, до которой ни моё, ни, наверное, следующее поколение не доживёт: выйти на уровень мирового праязыка…
= То есть, это работа на много десятилетий?
= Десятилетий - но все-таки не столетий. Всё зависит от того, сколько народу будет в нее втянуто – а это отчасти зависит, увы, от денег. А так как на серьезные деньги рассчитывать не приходится, дело, боюсь, сильно затянется. Будь сейчас возможность создать институт на 50-100 человек с молодёжью, которую можно учить, не исключено, что эту работу можно было бы в самом первом приближении добить лет за 20-30, получив предварительные ответы на массу вопросов. Это колоссально облегчило бы дальнейшую доводку: при "поступенчатом" подходе внешняя реконструкции, сопоставление данных более крупных таксонов даже "на глазок", очень помогает и держит под контролем реконструкцию внутреннюю, более детальную и точную, постепенно заполняющую все лакуны и пустоты. Такая доводка, понятно, может длиться до бесконечности, но наша видимая цель - сделать первый прорыв. В этом смысле наша область уникальна: ни в одной гуманитарной науке нет такой единой задачи. Ну, я не знаю, какая может быть единая задача у литературоведения? Описать системно всю мировую литературу? А у исторической: вывести единую модель мирового исторического процесса? Спасибо, это удовольствие мы уже получили. А здесь есть совершенно ясная цель, понятно, как к ней идти, и вопрос - только во времени, силах и средствах.
= А чем сейчас занимаетесь лично вы?
= Дописываю статью по древнееврейским этимологиям и даже немного залез в греческий Новый завет: привожу аргументы в пользу того, что за греческой версией стоял семитский прототекст - причем, по-видимому, не арамейский, а древнееврейский. Там есть такая игра слов или ассоциации между словами, которые ничем в греческом тексте не объяснишь, а когда ты находишь им семитские эквиваленты, она становится понятной. Один пример: "благой вести" (греческое euangelion) и "воплощению" - естественно, от слова "плоть" - связанным в греческом тексте только концептуально, одним из главных догматов христианства, соответствуют и в древнееврейском, и в арамейском два слова, полные омонимы по составу корневых согласных (bs^r). Другой пример: евр. Yaʕ, переданное в греч. как Isous (Иисус), почти полностью совпадает с yəʕ “спасение, помощь” (в арамейском этого нет). Сравним: «Евангелие...есть «благая весть» о спасении, дарованном миру через воплотившегося Сына Божия» ("Ключ к пониманию Св. Писания", изд-во «Жизнь с Богом», Брюссель 1982, стр. 284.). Что стоит за этими совпадениями?
Есть такое явление, к которому наука стала присматриваться последние лет десять, а первым, похоже, его начал научно анализировать Майзель. Оно похоже на то, что называется «народной этимологией», но я его называю «этимопоэтикой» (в переводе с греческого - создание подлинных смыслов; это - авторский процесс, хотя часто имени автора мы не знаем). Это некая игра слов, ассоциации между похоже звучащими словами, которые древний автор должен был объяснить, потому что для мифологического сознания ничего случайного в сотворенном устройстве мира быть не может, а слово - инструмент творения ("И сказал Бог: да будет свет - и был свет"). Пытаясь выявить "тайну слова", связь между словами или "этимологизировать" какое-нибудь имя собственное, древний автор порождал объясняющие эти связи эпизоды, иногда целые мифы и даже идеи, которые потом легли в основу религиозных и культурных представлений. Это явление мало изучено: этимологи редко занимаются такими вещами, а чтобы делать экскурсы в культурологию, в историю, у них обычно не хватает времени. А когда этим занимаются культурологи, историки, археологи, у них не получается та часть, которая связана с происхождением слов - на то, чтобы этому научиться, полжизни уходит.
Один из самых поразительных примеров: идея единого человечества, «Адама», которая впервые разработана в первых главах Книги Бытия - до этого никакого единого человечества ни в какой мифологии не было - кажется, выросла из игры похожих слов (у них у всех корневые согласные d и m, но у каждого из этих слов есть своя, отдельная общесемитская этимология): Адам (ʔdm) «человек» и «человечество», дам (dm) «кровь» (все люди объединены единым происхождением - родством по крови), адама (ʔadm) «земля» (цель, заданная человечеству - "плодиться и размножаться и наполнять землю"), демут (dəmt) «подобие» (человек сотворен по образу и подобию Бога). Размышляя над сходством этих слов - случайно совпавших в древнееврейском омонимов - и пытаясь проникнуть в тайны Божественного Слова, автор создал концепцию человечества, ставшую потом доминирующей в цивилизации…
Скорее всего, были и другие факторы, но этимопоэтика явно сыграла свою роль: я не представляю, как по-другому можно объяснить эти совпадения в звучании и связь - чисто концептуальную (действительно, что общего между человеком, кровью, землей и подобием, кроме объединяющей их концепции?) - совершенно разных значений.
Еще пример: у древних время циклично, только в Библии оно становится линейным и возникает идея линейной истории, у которой есть начало и ожидается конец - идея, из которой развилось дальнейшее представление о человеческой истории и даже, в конечном счете, теория прогресса. Существует и понятие о том, что древние ко времени относились совсем не так, как мы: прошлое для них было впереди, а будущее сзади. Но это всё - интерпретация текстов. Я стал искать этимологию, и оказалось, что слово «будущее» - прасемитское, то есть, восходит к 4-5 тысячелетию и, действительно, происходит от слова «зад», «сзади», а значение другого корня «прошлое, прошедшее, древность» - тоже уже было в прасемитском и происходит от «перед, впереди». Такое понимание времени древними подтверждается не только интерпретацией текстов, но и более объективным свидетельством языка, которое никто не придумал - так сложилось в языковой истории. И это – железный аргумент.
Из всего этого видно, что с помощью этимологического анализа можно проникнуть в очень глубокие и культурологически важные слои.
Пишу для "Филологики" статью "Честность или благочестие - что угодней небесам?" про то, как в самом авторитетном английском переводе Ветхого Завета (NIV), сделанном большим коллективом гебраистов и библеистов, я с изумлением обнаружил примеры фальсификации древнееврейского текста, явно продиктованной соображениями религиозного благочестия.
Понемногу работаю над большой статьей или книгой, в которой пытаюсь реконструировать картину жизни человека и общества мезолита - раннего неолита (где-то 10 тыс. до н.э.) на Ближнем Востоке по праафразийской лексике. Очень интересно реконструировать словарь афразийцев. Я их отождествляю с создателями "постнатуфийской" археологической культуры (основные сайты в Израиле, есть в Ливане и Сирии) - авторами неолитической революции. Это их усилиями на планете возникли земледелие и скотоводство – они были самым в то время продвинутым человеческим сообществом. И по лексике всё более-менее совпадает. У афразийцев реконструируется куча земледельческой лексики, скотоводческой, строительной... Уже собрался большой материал, надо сесть и довести это до ума: там сотен пять терминов, которые описывают это праафразийское общество создателей постнатуфийской культуры. И не только материальной, но и интеллектуальной. Там масса интересного – скажем, у них есть глагол «воровать», который, при этом, путается по языкам с глаголом «торговать». Был развит институт брака, есть термин для второй жены - это в 10-м тысячелетии! Они уже выпивали - есть несколько терминов со значением "алкогольный напиток", дающих в языках-потомках значения "медовуха", "пиво", "быть пьяным"...
О том, что древние были примитивными дикарями, надо, по-моему, забыть. Праафразийцы и прасемиты, по крайней мере, ими не были. Знаменитый термин олам «вечность» - тоже общесемитский. Это значит, что люди в 4 тысячелетии мыслили такими категориями! Дьяконов писал, что у древних людей – имея в виду людей до начала Средневековья - не было языкового аппарата для абстрактного мышления. При моем глубочайшем уважении к Дьяконову, это надо пересматривать. Уже на праафразийском уровне есть с полдюжины синонимов для глагола «думать».
= Вы ведь ещё занимаетесь поэтической и переводческой работой. Как вы думаете, как в вас соотносятся и взаимодействуют лингвист и переводчик?
= Они, может, и взаимодействуют где-то в подсознании, но я этого не чувствую. Другой вопрос, что некоторые вещи, которые у меня в лингвистике вылезают, типа этимопоэтики, связаны с поэзией как таковой. Нечто подобное ведь лежит в основе поэтического процесса: ассоциации между словами, вроде бы вполне случайные. То, что называется магией, волшебством поэтического творчества, это, по-видимому, именно языковые ассоциации, которые сами слетаются тебе в голову, и ты из них что-то выбираешь - "осёдлываешь дикую стихию языка".
= Собственный поэтический опыт помогает чувствовать язык как объект поэтических исследований?
= Скорее наоборот: идеи, которые появляются в результате исследовательской работы, иногда как-то впитываются в стихи. Кроме того, в научной работе выработался навык - все доводить до предела своих возможностей, по сто раз переделывая любой свой текст (мне каждая страница дается несравнимо тяжелее, чем сам исследовательский процесс), себя не сильно жалея. Он срабатывает и в доведении строк, сложившихся "по наитию" - под особое, не будничное, редкое настроение - до стихотворения, которое не противно читать самому и не так стыдно показать немногочисленным близким (уж не говоря о публикации). Об этом - вот сонет:
Есть в акте творчества три части,
когда находит стих всерьез:
пролог - жжет душу мысль, вопрос,
страданья опыт или страсти.
Затем ты отдаешься власти
стихии языка. Вразнос
идет сознанье: сон, гипноз,
невнятным таинствам причастье?
На третье – правка, ремесло,
безжалостных купюр рутина,
паренью духа столь презренна.
Без них зазубрено тесло,
чревата патиной картина
и все стихотворенье тленно.
*К сожалению, ЖЖ-шный шрифт не передаёт значков в транскрипции древнееврейских слов, а вставлять их сюда от руки я ещё не исхитрилась. Подумав, я решила, что лучше уж пусть останутся квадратики, чем вообще ничего, - хотя не уверена, что это оптимальное решение. Но что делать.
Знание-Сила. - № 9. - 2010. = http://community.livejournal.com/znaniesila/15711.html
Александр Милитарёв с коллегами – группой московских лингвистов, которую вплоть до своей смерти возглавлял выдающийся учёный и близкий друг АМ Сергей Старостин, а сейчас координирует его старший сын Георгий, занимается реконструкцией праязыка человечества, который не без иронии называет «туритом» - «протобашенным», предшествовавшим Вавилонскому смешению языков.
Эта огромная, терпеливая работа, начатая много лет назад, продвигается до сих пор, не прерываемая ни революциями, ни кризисами. Ее сегодняшние участники знают, что не увидят её завершённой. И всё-таки они её делают – карабкаются по ветвящемуся дереву языков глубже и глубже, к его корням, питающим все ветви.
Одного этого было бы достаточно для нашего интереса к Александру Юрьевичу как участнику сегодняшней интеллектуальной жизни. Но это ещё не всё: он - носитель особенного, объёмного взгляда на историю, на смыслообразование в культуре: он подходит к нему через происхождение слов и их историческое взаимодействие, их связи, в том числе будто бы случайные, но способные привести к очень далеко идущим и властным смысловым последствиям. Это мало разработанная область знаний, которую он называет «этимопоэтикой».
Расспрашивая А.М. о его учителях, о путях, приведших его, переводчика по образованию, в науку, и о том, что его занимает сейчас, мы на самом деле пытались выяснить, как устроена его профессиональная оптика, что за смысловые нити связывают воедино разные области его занятий.
Кстати, переводчиком Милитарёв быть не перестал. Он не только пишет стихи, но и переводит их; например, много лет (смеется, проводя рукой по горлу: «лет 45 - эта ворона мне уже вот тут») уточняет, оттачивает, шлифует перевод «Ворона» Эдгара По – и это, похоже, самый точное и наиболее тонко выстроенное соответствие русского текста английскому подлиннику, которое нашему корреспонденту – бывшему на его поэтическом вечере - приходилось слышать.
= Александр Юрьевич, как вы пришли к занятию сравнительно-историческим языкознанием? Ведь по образованию вы переводчик.
= Да, я закончил переводческий факультет ИНЯЗа, но этот институт мне мало что дал, лингвистика там была никакая, а английскому и испанскому я научился, прогуливая - читая книжки и подрабатывая переводчиком.
Почему я занялся сравнительно-историческим языкознанием? Мой дед по маме, Соломон Сергеевич Майзель, ровесник века, был лингвистом и полиглотом. Его докторская диссертация по семитологии - можно сказать, революционная или еретическая. Он её вчерне дописал и через несколько дней умер, в 52 года, в трамвае – сердце схватило.
Всё им написанное - огромный русско-турецкий словарь, диссертация на тысячу страниц - лежало в пожелтевших тетрадках. Вышла одна книга - по тюркологии, и та посмертно, два основных труда оставались неизданными. В семье это была трагедия, от меня, мальчишки, ждали, что я все это издам, когда вырасту. Так что мои занятия лингвистикой были в каком-то смысле предопределены, хотя попасть в науку оказалось непросто.
После ИНЯЗа я получил за нелюбовь к начальству свободное распределение, преподавал в школах, потом на испанской кафедре в Ленинском педе, каждый раз заменяя какую-то даму, ушедшую в декрет (друзья шутили, что надо создать группу по бесперебойному обеспечению меня работой)… И вдруг - чудо. У Майзеля, был друг и последователь Всеволод Павлович Старинин - семитолог, эсперантист, очень эрудированный, но медлительный, не карьерный человек. В 60 с чем-то лет он защитил кандидатскую. В плане Института востоковедения АН у него была подготовка рукописи Майзеля к печати, продвинулся он мало, и ему в помощь разрешили взять аспиранта. И он с большим трудом пробил меня.
Я выучил арабские буквы. Научился лазить по словарю как обезьяна и сопоставлять слова, как это делал дед. До этого я читал его рукопись, но мало что извлёк - подготовки-то никакой, ни по лингвистике, ни по семитологии… А тут стал в неё вгрызаться.
Мой автореферат "прошел", меня приняли в очную аспирантуру. А через год Всеволод Павлович умер – сердце. Он только успел меня поставить на рельсы, и я был в полной растерянности…
Поехал я в наше ленинградское отделение - поговорить с Игорем Михайловичем Дьяконовым. Услышав, что я внук Майзеля, он воскликнул: «Ой, кошмар! Я смотрел работу вашего деда - это бред. Забудьте про неё.» Я говорю: «Что ж, Игорь Михайлович, спасибо, простите, что потревожил», - повернулся, пошёл. А он меня палкой за плечо: «Ну-ка, вернитесь! Я затеваю сравнительный афразийский словарь, мне нужны помощники. Вы же используете арабский словарь – вот будете его расписывать, раз в неделю посылать мне карточки, а я вам буду отвечать.»
И больше года я ему посылал материал, он его красными чернилами правил и слал обратно. Так он меня учил - из Питера в Москву.
А я как раз, к концу аспирантуры, начал лихорадочно писать кандидатскую - отталкиваясь от работы Майзеля: свои варианты, добавления, продолжения... В общем, кончилось тем, что Дьяконова я переубедил, и он написал к книге, которую я десять лет спустя издал, хвалебное предисловие. Кандидатскую я добил, защитился, остался в Институте востоковедения, стал готовить рукопись Майзеля к печати. А году в 75-76-м в аспирантуру ИВАНа поступил Серёжа Старостин. Мы подружились.
Он тоже сначала ругался по поводу Майзеля, потом изменил своё отношение и стал говорить: нет, это, конечно, очень интересно… но сначала надо строить нормальную компаративистику, а потом уже дойдём до этих хитрых отклонений от неё.
И я начал у него учиться. Серёжа был моложе меня на десять лет и на столько же голов сильнее в науке. Он такой же мой учитель, как Дьяконов. Я стал захаживать на ностратический семинар, где меня, когда я там докладывал, здорово, хотя и по-приятельски, били, и я каждый раз выходил и думал: надо бросать - не получается из меня ученого... Но постепенно стал что-то соображать.
А рукопись Майзеля я мучил долго. Надо было ее сократить раза в три - такую огромную книжку издательство не принимало. Там и вправду было немало того, от чего надо было избавляться: Майзель же был совершенно изолирован, новых семитских словарей у него не было, он брал словари 30-летней, а к моему времени уже 60-летней давности. Надо было всё перепроверять, заменять материал. Потом его заносило – при всех его замечательных идеях, он, человек увлечённый, иногда что-то под них подгонял. В 1983-м году книжка вышла, спасибо издательскому редактору Галине Алексеевне Давыдовой, которая года три терпела и правила мои бесконечные переделки. Я был научным редактором, написал большое предисловие.
Сейчас я бы всё это, конечно, опять переделал... А турецкий словарь майзелевский так и лежит в тетрадках. Я их отдал в РГГУ – может, когда-нибудь найдётся тюрколог, который захочет это доработать и издать.
Вот так я к этому и пришёл.
Недавно у меня вышла статья в Вестнике гуманитарного отделения РАН в защиту сравнительно-исторического языкознания - на Западе оно уже полсотни лет как вышло из моды - и этимологии как науки. Я там в длинном примечании пытаюсь объяснить, почему в России с начала 60-х годов ряд сильных молодых умов пошел в эту область.
Сравнительно-историческое языкознание – по целям гуманитарная наука, а по методам - близкая к точным. Занятие им было способом решить для себя тогдашний интеллигентский спор «физиков» и «лириков». Что еще важно - высокое начальство туда свой идейный поганый нос не совало. Оно лезло в философию, историю, искусствоведение, а это им было не по зубам: наука очень специальная, невозможно даже оценить праязыковую реконструкцию или этимологию, если ты не профессионал. Поэтому мы, "мэнээсы" - вечные беспартийные и, конечно, антисоветчики - сидели и тихо занимались своей наукой. Пришла она с Запада в Россию до революции, потом была разгромлена по-нашенски, с кровью и исковерканными судьбами "новым учением о языке" Марра, стала третьей - после генетики и кибернетики - продажной девкой империализма и начала возрождаться только в "оттепель" Вяч. Вс. Ивановым, В.М. Илличем-Свитычем, В.А Дыбо, А.Б. Долгопольским в Москве, И.М.Дьяконовым в Питере, еще несколькими людьми. В Штатах её в 60-е гуманно, по-американски, с добровольной автопромывкой мозгов и экономическими методами - студенты не берут курсы, профессора теряют в зарплате (а у нас Александр Александрович Реформатский, не будучи компаративистом, включал эту науку в лихие годы в свой курс по общему языкознанию, рискуя, как минимум, местом) - придушило ихнее "новое учение о языке" - генеративная грамматика Ноама Чомски (по нашему, Наума Хомского), левацкие взгляды которого в политике шли на ура в кампусах. Американская сравнительная лингвистика замечательно начиналась в первой половине ХХ века, – а с 60-х стала вымирать, да так и не оправилась. В Европе компаративистику вытеснили из моды соссюрианство, структурализм - сами по себе весьма достойные направления. Сравнительно-историческое языкознание живо в Москве и точечно на Западе, где им всерьез занимаются несколько (десятков?) человек. Одна индоевропеистика как-то удержалась.
= Какова судьба проекта «Вавилонская башня», о котором вы рассказывали в нашем журнале десять лет назад, и кто его поддерживает?
= Проект вырос из ностратического семинара (его в 70-е вел старший Дыбо) памяти рано умершего основателя научной ностратики гениального Иллича-Свитыча. Я к нему, скорее, примыкал. Центральной фигурой там был юный Серёжа Старостин, вообще собралась сильная компания, которая потом выросла в команду, лидером и мотором которой более четверти века был Старостин.
Работали как лошади без всяких грантов, живя на мэнээсовские зарплаты и подрабатывая, чем могли - от переводов детективов до разгрузки вагонов. Потом я случайно вышел на Сороса, послал ему через общего знакомого письмо про то, что поддерживать в России надо не только "точные" науки, но и гуманитарные и что он неправ, считая, что в СССР все гуманитарии только и делали, что идеологию ковали и большевикам задницу лизали (он, к моему изумлению, ответил и поручил мне организовать большую программу, что мы с моими коллегами и друзьями и сделали) , и по конкурсу гуманитарных проектов, поддержавшему в первой половине 90-х многих ученых в России, старостинская группа тоже получила грант, который дал нам возможность несколько лет больше заниматься наукой и чуть меньше левыми заработками.
Потом Серёжа выступил на международной конференции, куда забрел нобелевский лауреат по физике, открывший теорию кварков – Мюррей Гельман. Он с детства увлекался сравнительным языкознанием, разбирается в нем замечательно для любителя. Гельман был одним из основателей института Санта-Фе в штате Нью-Мексико - это такой престижный экспертный институт, который добывает гранты и поддерживает разные проекты. Наш проект стал, по-моему, первым по гуманитарным наукам, который был поддержан. Старостин его поразил, он сразу понял, чего он стоит - чего до сих пор не понимают многие западные коллеги - и мы стали сотрудничать с институтом Санта-Фе и получать небольшие гранты.
Еще до этого появился Женя Сатановский. Он с детства интересовался лингвистикой, археологией, но потом кончил Институт стали и сплавов, в перестройку сделался бизнесменом, не бог весть каким богатым. Когда-то он прочитал в «Знание-Силе» интервью Гали Бельской со мной о нашей работе, и оно запало ему в голову. Узнав про Еврейский университет в Москве (меня как раз уговорили быть там ректором), Женя стал его немного поддерживать - давал тысячу долларов в месяц. Потом втянулся, начал там читать лекции по израилеведению, - он самоучкой стал крупным специалистом в этом. Потом я познакомил его со Старостиным.
Так возник проект «Вавилонская башня», который Сатановский поддерживает до сих пор. А в Санта-Фе наш проект называется «Evolution of Human Languages». Это два разных проекта, но связанные общим направлением. Пишем сравнительно-исторические словари, статьи, составляем этимологические базы данных по всем языковым семьям мира.
У нас есть два сайта, где мы выкладываем наши материалы - http://ehl.santafe.edu и http://starling.rinet.ru . Сейчас там, например, вывешена наша афразийская база пятилетней давности, и мы с Ольгой Столбовой никак не доведём её до приличного состояния - без конца спорим, снимаем вопросы, вводим новые материалы... Но пустот еще много. И так устроены базы по всем другим семьям: дыры в данных, разнобой в названиях языков, во многих нет библиографии. Есть прекрасные материалы, есть слабые, их надо доводить или выкидывать (а жалко!).
Думаю, в течение ближайшего десятилетия мы выйдем на уровень пра-ностратическо-афразийско-австрическо-синокавказской реконструкции, над которой начал работать еще Старостин, с хронологической глубиной порядка 13-15-го тысячелетия до н.э.
Дальше еще сложней. Есть америндские языки, которые Джозеф Гринберг, недавно умерший в преклонном возрасте, считал одной макросемьёй, на что все американские специалисты сильно ворчат. У Гринберга была гениальная интуиция, но его метод массового сравнения - очень грубый. Берёшь дикое количество языков, предположительно родственных, и классифицируешь на глазок: что в них схоже. Он так сделал с языками Африки и с америндскими. Для этого надо держать в голове чудовищное количество слов. Гринберг это как-то делал, но он не признавал ни реконструкций, ни регулярных соответствий – его интересовала только прикидочная генетическая классификация.
Метод массового сравнения отличается от сравнительно-исторического метода, на котором стоит московская школа, как работа дровосека от работы ювелира, но в целом гринберговские классификации подтверждаются, хотя и со значительными коррекциями.
С америндскими языками у него получилось слабее, чем с африканскими, но Серёжа Старостин считал, что генетическое единство, скорее, есть. И есть три больших африканских семьи, с которыми не очень понятно, что делать, и еще непонятней, кто это будет делать. Гоша Старостин стал заниматься койсанскими (бушмено-готтентотскими) языками и сильно продвинулся. Но вот есть нигеро-конголезская макросемья, где языки не объединяет ничего, кроме классных показателей. Есть нило-сахарские, которые просто расползаются - скорее всего, никакого единства там нет, а кое-какие языки, похоже, относятся к афразийским.
= Подключились ли к проекту свежие силы?
= Пришло несколько сильных молодых ребят, сейчас им уже за 30, но в сумме нас кот наплакал - это на все-то мировые языки. А дальняя цель, до которой ни моё, ни, наверное, следующее поколение не доживёт: выйти на уровень мирового праязыка…
= То есть, это работа на много десятилетий?
= Десятилетий - но все-таки не столетий. Всё зависит от того, сколько народу будет в нее втянуто – а это отчасти зависит, увы, от денег. А так как на серьезные деньги рассчитывать не приходится, дело, боюсь, сильно затянется. Будь сейчас возможность создать институт на 50-100 человек с молодёжью, которую можно учить, не исключено, что эту работу можно было бы в самом первом приближении добить лет за 20-30, получив предварительные ответы на массу вопросов. Это колоссально облегчило бы дальнейшую доводку: при "поступенчатом" подходе внешняя реконструкции, сопоставление данных более крупных таксонов даже "на глазок", очень помогает и держит под контролем реконструкцию внутреннюю, более детальную и точную, постепенно заполняющую все лакуны и пустоты. Такая доводка, понятно, может длиться до бесконечности, но наша видимая цель - сделать первый прорыв. В этом смысле наша область уникальна: ни в одной гуманитарной науке нет такой единой задачи. Ну, я не знаю, какая может быть единая задача у литературоведения? Описать системно всю мировую литературу? А у исторической: вывести единую модель мирового исторического процесса? Спасибо, это удовольствие мы уже получили. А здесь есть совершенно ясная цель, понятно, как к ней идти, и вопрос - только во времени, силах и средствах.
= А чем сейчас занимаетесь лично вы?
= Дописываю статью по древнееврейским этимологиям и даже немного залез в греческий Новый завет: привожу аргументы в пользу того, что за греческой версией стоял семитский прототекст - причем, по-видимому, не арамейский, а древнееврейский. Там есть такая игра слов или ассоциации между словами, которые ничем в греческом тексте не объяснишь, а когда ты находишь им семитские эквиваленты, она становится понятной. Один пример: "благой вести" (греческое euangelion) и "воплощению" - естественно, от слова "плоть" - связанным в греческом тексте только концептуально, одним из главных догматов христианства, соответствуют и в древнееврейском, и в арамейском два слова, полные омонимы по составу корневых согласных (bs^r). Другой пример: евр. Yaʕ, переданное в греч. как Isous (Иисус), почти полностью совпадает с yəʕ “спасение, помощь” (в арамейском этого нет). Сравним: «Евангелие...есть «благая весть» о спасении, дарованном миру через воплотившегося Сына Божия» ("Ключ к пониманию Св. Писания", изд-во «Жизнь с Богом», Брюссель 1982, стр. 284.). Что стоит за этими совпадениями?
Есть такое явление, к которому наука стала присматриваться последние лет десять, а первым, похоже, его начал научно анализировать Майзель. Оно похоже на то, что называется «народной этимологией», но я его называю «этимопоэтикой» (в переводе с греческого - создание подлинных смыслов; это - авторский процесс, хотя часто имени автора мы не знаем). Это некая игра слов, ассоциации между похоже звучащими словами, которые древний автор должен был объяснить, потому что для мифологического сознания ничего случайного в сотворенном устройстве мира быть не может, а слово - инструмент творения ("И сказал Бог: да будет свет - и был свет"). Пытаясь выявить "тайну слова", связь между словами или "этимологизировать" какое-нибудь имя собственное, древний автор порождал объясняющие эти связи эпизоды, иногда целые мифы и даже идеи, которые потом легли в основу религиозных и культурных представлений. Это явление мало изучено: этимологи редко занимаются такими вещами, а чтобы делать экскурсы в культурологию, в историю, у них обычно не хватает времени. А когда этим занимаются культурологи, историки, археологи, у них не получается та часть, которая связана с происхождением слов - на то, чтобы этому научиться, полжизни уходит.
Один из самых поразительных примеров: идея единого человечества, «Адама», которая впервые разработана в первых главах Книги Бытия - до этого никакого единого человечества ни в какой мифологии не было - кажется, выросла из игры похожих слов (у них у всех корневые согласные d и m, но у каждого из этих слов есть своя, отдельная общесемитская этимология): Адам (ʔdm) «человек» и «человечество», дам (dm) «кровь» (все люди объединены единым происхождением - родством по крови), адама (ʔadm) «земля» (цель, заданная человечеству - "плодиться и размножаться и наполнять землю"), демут (dəmt) «подобие» (человек сотворен по образу и подобию Бога). Размышляя над сходством этих слов - случайно совпавших в древнееврейском омонимов - и пытаясь проникнуть в тайны Божественного Слова, автор создал концепцию человечества, ставшую потом доминирующей в цивилизации…
Скорее всего, были и другие факторы, но этимопоэтика явно сыграла свою роль: я не представляю, как по-другому можно объяснить эти совпадения в звучании и связь - чисто концептуальную (действительно, что общего между человеком, кровью, землей и подобием, кроме объединяющей их концепции?) - совершенно разных значений.
Еще пример: у древних время циклично, только в Библии оно становится линейным и возникает идея линейной истории, у которой есть начало и ожидается конец - идея, из которой развилось дальнейшее представление о человеческой истории и даже, в конечном счете, теория прогресса. Существует и понятие о том, что древние ко времени относились совсем не так, как мы: прошлое для них было впереди, а будущее сзади. Но это всё - интерпретация текстов. Я стал искать этимологию, и оказалось, что слово «будущее» - прасемитское, то есть, восходит к 4-5 тысячелетию и, действительно, происходит от слова «зад», «сзади», а значение другого корня «прошлое, прошедшее, древность» - тоже уже было в прасемитском и происходит от «перед, впереди». Такое понимание времени древними подтверждается не только интерпретацией текстов, но и более объективным свидетельством языка, которое никто не придумал - так сложилось в языковой истории. И это – железный аргумент.
Из всего этого видно, что с помощью этимологического анализа можно проникнуть в очень глубокие и культурологически важные слои.
Пишу для "Филологики" статью "Честность или благочестие - что угодней небесам?" про то, как в самом авторитетном английском переводе Ветхого Завета (NIV), сделанном большим коллективом гебраистов и библеистов, я с изумлением обнаружил примеры фальсификации древнееврейского текста, явно продиктованной соображениями религиозного благочестия.
Понемногу работаю над большой статьей или книгой, в которой пытаюсь реконструировать картину жизни человека и общества мезолита - раннего неолита (где-то 10 тыс. до н.э.) на Ближнем Востоке по праафразийской лексике. Очень интересно реконструировать словарь афразийцев. Я их отождествляю с создателями "постнатуфийской" археологической культуры (основные сайты в Израиле, есть в Ливане и Сирии) - авторами неолитической революции. Это их усилиями на планете возникли земледелие и скотоводство – они были самым в то время продвинутым человеческим сообществом. И по лексике всё более-менее совпадает. У афразийцев реконструируется куча земледельческой лексики, скотоводческой, строительной... Уже собрался большой материал, надо сесть и довести это до ума: там сотен пять терминов, которые описывают это праафразийское общество создателей постнатуфийской культуры. И не только материальной, но и интеллектуальной. Там масса интересного – скажем, у них есть глагол «воровать», который, при этом, путается по языкам с глаголом «торговать». Был развит институт брака, есть термин для второй жены - это в 10-м тысячелетии! Они уже выпивали - есть несколько терминов со значением "алкогольный напиток", дающих в языках-потомках значения "медовуха", "пиво", "быть пьяным"...
О том, что древние были примитивными дикарями, надо, по-моему, забыть. Праафразийцы и прасемиты, по крайней мере, ими не были. Знаменитый термин олам «вечность» - тоже общесемитский. Это значит, что люди в 4 тысячелетии мыслили такими категориями! Дьяконов писал, что у древних людей – имея в виду людей до начала Средневековья - не было языкового аппарата для абстрактного мышления. При моем глубочайшем уважении к Дьяконову, это надо пересматривать. Уже на праафразийском уровне есть с полдюжины синонимов для глагола «думать».
= Вы ведь ещё занимаетесь поэтической и переводческой работой. Как вы думаете, как в вас соотносятся и взаимодействуют лингвист и переводчик?
= Они, может, и взаимодействуют где-то в подсознании, но я этого не чувствую. Другой вопрос, что некоторые вещи, которые у меня в лингвистике вылезают, типа этимопоэтики, связаны с поэзией как таковой. Нечто подобное ведь лежит в основе поэтического процесса: ассоциации между словами, вроде бы вполне случайные. То, что называется магией, волшебством поэтического творчества, это, по-видимому, именно языковые ассоциации, которые сами слетаются тебе в голову, и ты из них что-то выбираешь - "осёдлываешь дикую стихию языка".
= Собственный поэтический опыт помогает чувствовать язык как объект поэтических исследований?
= Скорее наоборот: идеи, которые появляются в результате исследовательской работы, иногда как-то впитываются в стихи. Кроме того, в научной работе выработался навык - все доводить до предела своих возможностей, по сто раз переделывая любой свой текст (мне каждая страница дается несравнимо тяжелее, чем сам исследовательский процесс), себя не сильно жалея. Он срабатывает и в доведении строк, сложившихся "по наитию" - под особое, не будничное, редкое настроение - до стихотворения, которое не противно читать самому и не так стыдно показать немногочисленным близким (уж не говоря о публикации). Об этом - вот сонет:
Есть в акте творчества три части,
когда находит стих всерьез:
пролог - жжет душу мысль, вопрос,
страданья опыт или страсти.
Затем ты отдаешься власти
стихии языка. Вразнос
идет сознанье: сон, гипноз,
невнятным таинствам причастье?
На третье – правка, ремесло,
безжалостных купюр рутина,
паренью духа столь презренна.
Без них зазубрено тесло,
чревата патиной картина
и все стихотворенье тленно.
Беседовала Ольга Балла
*К сожалению, ЖЖ-шный шрифт не передаёт значков в транскрипции древнееврейских слов, а вставлять их сюда от руки я ещё не исхитрилась. Подумав, я решила, что лучше уж пусть останутся квадратики, чем вообще ничего, - хотя не уверена, что это оптимальное решение. Но что делать.
