Примечания к ненаписанному

В интервью «Часкору» композитор объяснил, почему прошло время композиторских и художественных школ, настало время домов мод; прошло время композиторов и художников, настало время портных и парикмахеров.

«Можно утверждать, — писал Владимир Мартынов семь лет назад, — что прошло время композиторских и художественных школ, настало время домов мод, прошло время композиторов и художников, настало время портных и парикмахеров».

Особое звучание этому хлёсткому, по видимости — эпатажному высказыванию придаёт то, что оно вышло из-под пера музыканта, более того – одного из самых ярких русских композиторов нашего времени. Времени, которое он сам назвал «концом времени композиторов».

Мысль, вынесенная на обложку одноимённой книги Мартынова, отнюдь не так эпатажна, какой может показаться, будучи вырвана из контекста. Она — часть очень продуманной, последовательной и цельной культурологической, антропологической, онтологической, даже богословской концепции, которую Мартынов уже много лет развивает в своих книгах. ( Read more... )

На поверхностный взгляд между книгой двух сорокалетних, не первый год живущих вне России русских писателей о звуках, вещах и людях их юности и сборником исследований о разнообразии форм и толкований дружбы – ничего общего. Но честное слово, недаром преследует меня чувство, что книги никогда не прочитываются подряд просто так, ни с того ни с сего. Они непременно укладываются в общую смысловую линию. И даже если не укладываются – они ее обязательно создадут. Проверено.

Вот и теперь оказалось, что на самом деле ( Read more... )

Андрей Лебедев, Кирилл Кобрин. Беспомощный: Книга об одной песне. – М.: Новое литературное обозрение, 2009. – 136 с.

Ну, положим, «лебединую песнь» – как выразились составители аннотации к «Беспомощному» – нашему поколению, родившемуся в середине 60-х, петь пока очень даже рано. Мы еще, знаете ли, полетаем. А вот отделить себя от собственного прошлого, понять, что оно составляло особую эпоху, устроенную чуть ли не на всех мыслимых уровнях совсем иначе, чем, скажем, то, что мы проживаем сейчас, – это да, этому самое время.

Дело, конечно, не в «Беспомощном». Ностальгическая песня совсем молодого тогда Нила Янга, в которой нынешний почтенный ветеран рок-музыки оплакивал разлуку с городом юности, впервые прозвучавшая в незапамятном 1970-м (некоторые еще только в детский сад ходили!) в альбоме американской группы «Кросби, Стилл, Нэш и Янг» и длившаяся три с половиной минуты, формально не имеет никакого отношения к тому, что пережили, взрослея, наши ровесники в сумеречные советские десятилетия: «Есть городок в Северном Онтарио,/ Полный снов, уюта, воспоминаний,/ И мысленно я по-прежнему нуждаюсь в месте, куда уехать,/ Все перемены происходили со мною там».

Однако ж именно эта короткая англоязычная песенка задает всему, что собрано двумя сорокалетними соавторами в книгу – а что в ней только не собрано! – хоть и неявную, но жесткую структуру. Без нее ничего бы и не было – а главное, без чувства беспомощности перед утратой собственного прошлого и обреченности собственной жизни, которое не разбирает ни стран, ни континентов, ни языков – всех касается. А особенно удивительно, когда вдруг обнаруживаешь, что оно касается и тебя. Вот тебя лично. И объединяет тебя тем самым с огромным количеством людей, с которыми тебя будто бы ничего и не связывает. Да все связывает, на самом деле. По той обескураживающей причине, что ничего чужого и нет.

Ничего чужого нет – поэтому( Read more... )

В 2008 году исполнилось 90 лет Институту географии Российской академии наук. Цифра внушительная, но юбилей получился тихим. О нём написали центральные газеты, прошли сюжеты по разным каналам телевидения. Но от массового или, скажем мягче, общекультурного осознания событие оказалось совершенно в стороне. Это и неудивительно: география, да ещё академическая, помещается где-то на далёкой его периферии.

По типовым представлениям, актуальность географии была исчерпана ещё в эпоху Великих географических открытий. В лучшем случае она сохранялась, пока на нашей планете оставались хоть какие-то неоткрытые пространства. В наше время география — разве что скучный школьный предмет, и чем могут заниматься академические географы — совершенно, казалось бы, непонятно: описывать уже открытое, а значит, известное? Странно, что они вообще существуют.

Так вот, при том, что массовые представления вообще редко отличаются большой глубиной и адекватностью, это, похоже, из наиболее несправедливых.

— Нам всё кажется, — не без раздражения иронизирует Аркадий Тишков, — что география — это где-то далеко: в Бразилии, в Африке, в Антарктиде… А она — здесь. География — одна из главных общегуманитарных основ жизни человека, составная часть его мировоззрения. География как наука — явление уникальное. Её традиционно числят по разряду естественных наук, но в ней исходно было очень много гуманитарного. Ведь, кроме географии физической, есть ещё экономическая, политическая, социальная, культурная…

Всё, что есть на Земле, от природных явлений до социальных и культурных, география — и только она одна — рассматривает в пространственном аспекте и во взаимосвязи. В некотором смысле география — наука обо всём на свете.

Об этом мы и говорим с Аркадием Тишковым, известным физикогеографом и экологом, специалистом в области биогеографии и охраны живой природы, работающим в институте более 35 лет.

— Почему институт возник только в 1918-м?
— О том, что для развития географических исследований нужен специальный институт, в России говорили ещё до революции. Среди географов тогда было чёткое разделение приоритетов. С одной стороны, существовало Географическое общество: оно организовывало исследования главным образом на Востоке, в Центральной Азии. С другой стороны, университетская география начинала ориентироваться больше на Запад, где тогда активно развивалась социально-экономическая география, создавались фундаментальные труды в этой области. В начале века стало ясно: пора заниматься не только дальними странами, но и географией своей страны, — в России белых пятен было ещё достаточно.

Но академической географии как таковой у нас не было. В высших учебных заведениях на географов не учили: географами становились. И штабной офицер Николай Пржевальский, выдающийся физикогеограф, и гениальный почвовед Василий Докучаев, основоположник комплексного подхода к изучению природы, и геохимик Владимир Вернадский, который развивал учение о биосфере и пытался показать роль живого вещества в жизни планеты, — все они были географами по призванию, но не по образованию.

Лишь на рубеже XIX—ХХ веков в российской науке созрел ответ на социальный заказ: нужен географический синтез — цельное и комплексное осмысление всего, что здесь происходит с природой, хозяйством, обществом…

— …но до войны, насколько я понимаю, не успели, а во время войны было не до этого.
— Да, вопрос о том, в каком направлении должна двигаться географическая наука, стал актуален уже после революции.( Read more... )

Конечно, Макс Фрай, долго сомневавшийся, делать ли ему сборник о кофе, был прав: на свете уже давным-давно существует великое множество «кофейных книг», как с рецептами, так и без оных. Но ведь книг о любви или смерти существует неизмеримо больше. И что теперь – не писать о них? Вот то-то же. Суть – в подходе к предмету. Вечные темы (а кофе, несомненно, из их числа) важны тем, что провоцируют нас, временных существ, на бессчетное число толкований, и каждое – незаменимо. Уже поэтому «Кофейная книга» Фрая – единственная и особенная.

Собранные здесь рассказы, как и положено, – о вечном. О человеческих ситуациях; о любви и нелюбви; о возможном и невозможном; о надежде и безнадежности… Словом, о тех самых жизни и смерти. А кофе всему этому не просто сопутствует, но держит все это вместе. Скрепляет разные сюжеты жизни – в сквозной, единый. «От регулярных манипуляций с джезвой в организме вырабатывается, – проницательно замечает Фрай, – мудрость, не доступная рядовым пользователям эспрессо-машин». Да, но ведь и простота отношения к жизни – огрубляющая, однако и освобождающая – технарский цинизм, встроенный в привычные движения пользователей эспрессо-машин, легковесное потребительство, с которым мы размешиваем в пластмассовом стаканчике пластмассовый же, по большому счету, нескафе, – все это неведомо высоколобым волшебникам джезвы во всех его прелестях и тонкостях. ( Read more... )

Едва Московский метрополитен начал строиться — и даже когда он был только задуман, — сразу стало ясно, что это всё неспроста.

Причем заподозрили это и те, кто особой философской и уж тем более метафизической чувствительностью явно не отличался. «Московский метрополитен, — заметил тогдашний нарком путей сообщения Каганович, — выходит далеко за рамки обычного представления о техническом сооружении».

Конечно, в воображении его современников и соратников по историческим битвам метро представляло собой не что иное, как «символ строящегося нового социалистического общества».

Двойное дно вечности

Станции-дворцы символизировали, конечно, историческую мощь победившего пролетариата, а сами подземные дороги — заботу партии с правительством о народе и заодно всеобщее равенство: дворцы-то были коллективные, да еще построенные руками тех, кто тут же и ездит.

Но проглядывало в них — уже тогда — и кое-что надысторическое: свет, заливавший подземные дворцы днем и ночью, летом и зимой, не мог не восприниматься как отблеск вечности. Кроме того, у этой вечности с самого начала было двойное дно.( Read more... )

Традиционная культура способствует расстройствам (хотя, заметим, не вызывает их так уж явно), с которыми имели дело наши старшие товарищи по профессии и иногда имеем дело мы, сталкиваясь с людьми, живущими или сформированными в традиционных сообществах или близких к ним. Проблемы наших пациентов с Кавказа от проблем москвичей отличаются радикально. Там можно видеть формы душевных расстройств, с которыми работали Фрейд, Шарко в XIX веке: большую истерию, например. ( Read more... )

Настоящее детство и то, что потом помнят, реконструируют и исследуют взрослые, – принципиально разные вещи. Странно, что они вообще знают друг о друге.

Детство – неизвестная, таинственная область, которую покинувший ее взрослый открывает потом всю жизнь – если, конечно, вообще задается такой целью. А задается, согласитесь, редко: все-таки исследования детства – психологические ли, культурные ли – задача очень частная, они занимают в культуре совсем немного места. У взрослых много других забот.

Так и получается, что взрослые о детстве ничего не знают.

Да на самом деле и не должны. Ну что, что бы они стали делать с этим знанием?

Детство у взрослых – специально для того, чтобы его домысливать. Шлифовать его домысливаниями, как зеркало, и всматриваться в него, и видеть там – что? ( Read more... )

Теория моды: Одежда. Тело. Культура. – Выпуск 8. – Лето 2008. – 456 с.

Просто удивительно, насколько поздно – в историческом-то масштабе – детство заинтересовало исследователей. Ребенком успел побывать, казалось бы, каждый, а вот до того, что жили мы при этом в особенном и достойном изучения мире, европейские интеллектуалы додумались только – вы не поверите – во второй половине искушенного во всяких рационализациях и конструкциях ХХ века. Появившись в 1960 году на книжных прилавках Парижа, труд Филиппа Арьеса «Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке» очень скоро вызвал к жизни сотни исследований на разных языках мира. С тех пор «детские» штудии в рамках самых различных дисциплин только набирают обороты. А книга историка-дилетанта Арьеса, несмотря на то что едва ли не каждый специалист нашел, что ему возразить (пожалуй – как раз вследствие этого), стала классикой.

То, что на сей раз сделало «Новое литературное обозрение» из очередного номера своей «Теории моды», вполне – по обыкновению – тянет на полноценную книгу: сборник научных статей. Отличие – разве что в повышенном присутствии живой, дикорастущей и непричесанной жизни в виде голосов самих сегодняшних детей, которые высказывают свои мнения о детских книгах и «взрослых» музеях и выставках. А взрослые им в ответ вспоминают о плюшевых медведях своего детства и показывают фотографии уцелевших мишек.

Словом, перед нами – попытка составить если и не энциклопедию современных представлений взрослых о детях и детстве, то хоть как-то прояснить очертания сегодняшней карты этой неведомой страны. Она ведь продолжает оставаться неведомой. Именно это стимулирует все исследования, ( Read more... )