gertman: (Default)
[personal profile] gertman
Ольга Балла-Гертман

Слепки с настоящего

Круг друзей как внутренняя биография (Андрей Битов. БАГАЖЪ: Книга о друзьях. – М.: РА Арсис-Дизайн (ArsisBooks), 2012. – 180 с., илл.)

Частный Корреспондент. = вторник, 27 ноября 2012 года, 11.34. = http://www.chaskor.ru/article/slepki_s_nastoyashchego_30229

«Здесь у меня обрывается биография, - пишет Андрей Битов в открывающем сборник рассказе о собственной жизни – останавливая перечень приключившихся с ним событий на выходе в 1963 году первого сборника, - и начинается борьба за тексты внутри и снаружи параллельно с личной жизнью, женитьбами и рождением детей.» Всё настоящее, значит, ушло внутрь – и в слова.

Ушло, да не совсем. Когда вскоре затем Битов переходит к рассказам о своих друзьях, понимаешь: ничего она, биография, не обрывается. Просто она теперь проживается и пишется иначе - в отношениях с людьми, где нет никакой борьбы за тексты, - а есть сама жизнь, условие, корень и адресат всех мыслимых текстов. Всё, что написано дальше - это его автобиография в лицах. Собирание связанного с друзьями – скорее, неотрывного от них – опыта и смысла.

Аббревиатура «БАГАЖЪ» – не просто инициалы тех, с кем Битов дружил и продолжает дружить по сей день (основная часть героев, к счастью, жива). Это - и формула, в которую для него свёрнуто понимание и чувство жизни. Тот неизменный багаж, с которым автор перемещался от точки к точке происходивших с ним внешних и внутренних перемен.

Белла Ахмадулина («БА»), вошедшая в состав этого братства вместе с Борисом Мессерером (ещё одно «Б»; в конце концов, на ту же букву начинается и фамилия самого автора). Габриадзе Резо (имя и фамилия – именно в таком порядке, потому что от Габриадзе аббревиатуре-формуле досталась «Г»). Алешковский Юз – источник второго «А». Жванецкий Михаил – от которого «Ж». Из их имён, пишет Битов, «аббревиатура БАГАЖ образовалась раньше, чем была осознана». Потребовался ещё, правда, твёрдый, всё укрепляющий знак, участников в котором оказалось даже больше, чем в основном составе: писатель Грант Матевосян, певица Виктория Иванова, биолог Виктор Дольник, фотограф Юрий Рост, барабанщик Владимир Тарасов, архитектор Александр Великанов со своей женой Розой.

Эпиграфом к разговору об их союзе Битов поставил рассказ о братьях Жемчужниковых - создателях, вместе с Алексеем Толстым, Козьмы Пруткова, точнее, главным образом - о наименее замеченном и, как подозревает автор, - самом талантливом из братьев – Александре Жемчужникове, а ещё – о том, что в эти прутковские забавы и «глупости» уходят глубокие и довольно разветвлённые корни литературы ХХ века: от Заболоцкого и обериутов до Юза Алешковского. Почему вдруг здесь речь – об этом? Может быть, потому, что сообщество, сложившееся вокруг «игры в Пруткова» - тоже, подобно «БАГАЖу», - один из случавшихся в истории вообще-то не раз «опыт непроизвольных и живых дружеских объединений». Однако ведь участники «БАГАЖа» как будто ничего такого общего – хоть сколько-то сопоставимого с Прутковым – вместе не делали! (не говоря уже о том, что их объединение, в отличие от творческого союза Жемчужниковых – Толстого, счастливо избавлено от конфликтности и соперничества). Каждый делал и делает – своё. Но что же их в таком случае объединяет?

Вот о том, чем каждый из героев важен и уникален – мы, да, узнаем многое. Повествование о каждом строится как совокупность очерков, написанных в разное время (самые ранние - ещё в начале 1970-х!) – не как воспоминания, но всякий раз - из общего с героем настоящего. То есть, тут не один-единственный голос автора, но разные его голоса – из разных времён, иной раз ещё и комментирующие друг друга (получается такой диалогический, многоголосый монологизм). Это - не восстановление утраченного (которому, согласитесь, без идеализаций и преувеличений никак не обойтись, - ну, жанр такой) – а переживание того, что для пишущего происходит сейчас. Некоторые из этих высказываний были даже не написаны, а произнесены устно – такова, например, речь автора на вручении Белле Ахмадулиной Пушкинской премии, которая вошла сюда прямо в том виде, в каком когда-то прозвучала: со сменами кассеты, щелчками и шорохами, с неразобранными участками текста… То есть, всё это – слепки с настоящего. Посмертный текст здесь только один – и тоже устный: речь памяти Ахмадуллиной на годовщине её смерти 29 ноября 2011 года. Но тут тоже всё очень живое, потому что боль ещё жива. Она ещё даже не память, а острое чувство недавно ушедшего человека: «Трудно говорить после Беллиных стихов».

Собранная теперь из этих очерков книга Битова о самых важных для него людях может быть прочитана и как род его отчёта самому себе себе в тех принципах и ценностях, на которых строилась жизнь. Пожалуй, даже - в ценностях и жизненном стиле битовского поколения – рождённых в середине-конце 1930-х, в характере отношения этих людей друг к другу, к миру, к социуму, в типе их, так сказать, культурного участия.

Книга воспоминаний Битова о самых важных для него людях может быть прочитана и как род его отчёта самому себе себе в тех принципах и ценностях, на которых строилась жизнь. Пожалуй, даже - в ценностях и жизненном стиле битовского поколения – рождённых в 1930-х.

Конечно, во всём рассказанном можно видеть не только личные пристрастия самого Битова и его круга, но и кое-что из жизненных стратегий шестидесятничества (понятого широко – как явление не столько политическое, сколько культурообразующее), позднесоветской интеллигенции, к которой принадлежат все герои книги, включая её автора. Узнать не просто о характере отношения этих людей друг к другу, к миру, к обществу, о типах и стилях их культурного участия, - но о принципах, по которым образовывалась среда «своих» (а то несомненно была среда своих), какими путями в эту среду попадали и как в ней жили. О высокой, средо- и человекообразующей ценности дружбы в то время. О характере их внутренней свободы (что-то подсказывает мне, что внутренняя свобода, при всей её универсальности, в разные времена строится несколько на разных принципах – у неё разная, так сказать, историческая поэтика); об их поколенческой идеологии и мифологии. Да, «индивидуальности не пролетарии, чтобы объединяться, - огрызается автор в самом начале от ходовой в его время, а теперь, пожалуй, уже и забывающейся фразы-идеологемы, - и оруженосцами им быть не пристало.» Тем не менее, ещё как объединялись. И линии тяготений между объединявшимися в битовской книге очень даже обозначаются.

«Авторитетов среди современников, - признаётся он там же, - для меня никогда не было. Я всегда пытался обратить свою зависть в восхищение, восхищение – в дружбу и передружить между собою этих людей. Происходило это на подсознательном уровне. В эпоху застоя я попытался сделать это осознанно.»

Понятно, что совсем без идеологии – хотя бы и эстетической - в общностях этого рода обходиться не могло. Надо было отгородится от позднесоветского социума с его культурой, переживавшегося как вязкий, тусклый, тупиковый, - создать себе альтернативную этому социуму среду с повышенной интенсивностью, яркостью и осмысленностью внутри её границ. Границы защищали, отфильтровывали «своё» от «чужого». «Была эпоха безгласности полной, - вспоминает Битов в сбивчивой, взволнованной речи памяти Ахмадулиной в 2011-м, - <…> по-видимому, ещё вот эта вынужденность родила нам такие замечательные образцы, когда <…> были только цензура и идеология… И вот тогда воедино сошлись и изображение, и слово, и звук, и сцена. <…> У нас всегда существовала как бы снобистская, цеховая оценка: вот это – настоящая поэзия, а это – плохая, а это – туда-сюда. И вот вдруг сошлось, как волны сходятся, совершенно непонятно как: люди воплотились в образе, тексте и исполнении, и вы понимаете, что это друзья Беллы… Они не просто дружили, как дружат слава со славой. Белла понимала их…» Мы узнаем – на примере «Николая Николаевича» Алешковского – как создавались тексты, адресованные не печати, но кругу понимающих: «Повесть не предназначалась для печати, однако, изначально не только потому, что и напечатана быть не могла. Она была написана с восторгом и удовольствием, то есть, для себя, для собственного самочувствия и, в некотором смысле, самоутверждения, то есть, для двух-трёх, прежде всего, друзей, которым труд сей был посвящён». Как такие рукописи читались: «в масштабах семейного круга и общего стола, какой мог разместиться в масштабах однокомнатной квартиры в Беляево». Как за такими столами процветал жанр, в котором блистал Алешковский - «исключительно устный, дописьменный – жано песни, шутки, каламбура, застольной импровизации. <…> Спонтанное это творчество, равное существованию, оплачивалось восторгом, восхищением, любовью тех, кто, между тем, выпускал свои худосочные книжки, оплаченные рублём, критикой, членством в Союзе писателей.»

В таких общностях обменивались, я бы сказала, «веществом жизни» на самых разных уровнях – не только идеями, образами и текстами; не только принятием и пониманием. «Во время застоя, - пишет Битов, - дружба оказалась ещё и спонсорством. Поскольку денег ни у кого не было, она принимала форму взаимопомощи. Особенно это стало ощутимо в годы окончательного запрета на профессию» - который для самого автора начался в 1977 году, и он «жил одиноко, бездомно, еле сводя концы с концами», спасаясь поддержкой «немногих близких <…> по духу друзей-коллег», а также «бескорыстных читателей-почитателей». Люди помогали друг другу выжить во всех смыслах, включая буквальный. Чтоб не пропасть поодиночке, как пел в своё время один из самых знаменитых участников таких сообществ. Его Битов, конечно, тоже вспоминает – поскольку, говоря о своих личных друзьях, он не может не говорить обо всем культурном пласте, в котором они жили.

Да, битовский «БАГАЖЪ» – общность особого рода. Найти ей обозначение автор и сам отчаялся, остановившись наконец на предложенном Юрием Ростом слове «консорт» - «которое подходило больше других хотя бы по непонятности». Такое слово вообще-то есть, только оно о другом: «консортом» - от латинского, значит, «consors» - «соучастник», «сотоварищ» - в Великобритании называют супруга царствующей королевы, который королевствует, но не правит. Нет, тут явно не о том. А о чём же тогда? Тут нам поможет корень «sors», отсылающий воображение к латинскому же «sors, sortis»: жребий, участь, судьба. Со-судьбие? Единосудьбие? Вот это, да, как-то ближе.

БАГАЖЪ - не «творческое объединение»: все его участники занимались хоть и искусством, но разными его видами, а если и одним – литературой – то уж очень по-разному, так, что ни ревности, ни соревнованию – недаром, как заметил Битов, именуемых однокоренными словами, – между ними места не было. Скорее, это объединение экзистенциальное. А если и творческое, то в более глубоком смысле: в смысле создания и преобразования жизни. Хотя бы друг для друга.
This account has disabled anonymous posting.
If you don't have an account you can create one now.
HTML doesn't work in the subject.
More info about formatting

April 2013

S M T W T F S
 12345 6
7891011 1213
14151617181920
21222324252627
282930    

Most Popular Tags

Style Credit

Expand Cut Tags

No cut tags
Page generated Jun. 11th, 2025 10:11 am
Powered by Dreamwidth Studios