Осторожно: счастье!
Dec. 17th, 2009 12:23 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
gertmanОсторожно: счастье!
Ольга Балла
Психология: Идеи на каждый день. - № 11. - 2009. [Опубликовано под редакционным заголовком "Жизнь удалась?"]
«Счастье» (оно же – то, что психологи на своём языке, немногим более конкретно, называют «субъективным благополучием») – это здесь и сейчас (о, так было далеко не всегда!) своего рода культурная норма. А где норма – там и культурный прессинг.
Представление о том, что «надо» быть счастливым, буквально витает в воздухе. Оно даже и доказательств не требует, прочно заняв место среди очевидностей. Кто несчастлив, тот неудачник. У того жизнь как бы не вполне состоялась, даже если в ней было много событий, достижений, удач: сказать о своей жизни что-нибудь вроде «Всё было, а вот счастлив не был» - это же по сути перечеркнуть её. И наоборот: если человек, намыкавшийся, настрадавшийся, многое и многих потерявший, скажет о своей жизни: «А всё-таки я был счастлив!» - всё, считайте, он её оправдал. Все потери, трагедии, поражения получили смысл и выстроились в перспективе этого смысла.
Мудрено ли, что на разных языках современного мира в таких количествах издаются – и, несмотря на всю свою сомнительную эффективность, неизменно пользуются спросом – разного рода практические руководства к тому, как самостоятельно изготовить счастье из подручного материала? – как осчастливить себя, других, социум в целом, всё человечество… В ответ на запрос потребителя (культивируемый, разумеется, запрос, но поди-ка покультивируй то, для чего не находится благодатной и восприимчивой почвы!) развернулась целая индустрия счастья, огромный рынок психотерапевтических и оккультных техник и практик, которые учат его достижению. По запросу «счастье» Гугл выдаёт множество ссылок такого рода, и среди первых - сайт с таким, например, очень показательным названием: «Технология счастья: Психология успеха на каждый день». Ключевые здесь – слова «технология» и «успех». Даже если счастье не в каждом случае синонимично успеху, их отождествление несомненно принадлежит к, так сказать, смысловому мэйнстриму нашей культуры.
Мы вполне можем говорить о настоящей тирании счастья в современных западных обществах. А с нею – и о «неврозе счастья»: о – вполне себе культурообразующем - страхе перед несчастьем, понятым не просто как страдание (страдать, согласитесь, по доброй воле никто никогда не хотел – разве что ради некоторого будущего, личного ли, всеобщего ли, так или иначе понятого «счастья». Вот это совсем другое дело!) Несчастье – отсутствие «счастья» - понимается как человеческая неполнота, как несоответствие некоторым очень важным ценностям.
«Счастье» - светский аналог спасения души для постхристианских культур, в которых религия (кстати, находившая для страдания вполне убедительную смысловую ячейку) уже не оказывается основным источником жизненных ориентиров – и в которых уже не находится, однако, другого источника для таких ориентиров, который был бы столь же всеобщим.
Да, мало с чем связан такой культурный прессинг. Более того: не исключено, что все остальные культурные прессинги связаны с ним и эффективны именно благодаря ему.
«Счастье», к которому-де человек призван, является людям под разными масками – к какой ты восприимчив, такой оно к тебе и обернётся. Это великодушное понятие позволяет связывать себя и с романтической любовью, и с аскетически-усердным трудом, и с независимостью, и со служением общему делу, и с борьбой, и с тихим уединением, и с самоутверждением, и с самоотрицанием, и с деньгами, и с честной бедностью, и с телесным здоровьем, и с духовным богатством. В общем, оно способно подчинить себе едва ли не любые мыслимые идеалы – и крайне пластично в своих определениях. Уже у блаженного Августина мы встретим 289 различных толкований счастья. В эпоху Просвещения, которую проблема счастья вообще чрезвычайно волновала, было написано полсотни (если вдуматься – не так уж и много) трактатов на эту тему. А уж дальше, сами понимаете, – больше.
Нет, смысловое ядро во всём этом разнообразии несомненно прослеживается. Что бы люди ни признавали источниками счастья, они в любом случае связывают с ним высокую степень выраженности положительных эмоций и удовлетворенность жизнью. Ну разве ещё отсутствие эмоций отрицательных.
Само существование вопроса о том, «что вы вкладываете в понятие счастья?» (так он был поставлен на одном из бесчисленных интернет-форумов, где люди обсуждали экзистенциальные проблемы), сама возможность такого вопроса заставляет задуматься о том, что «счастье» - это заведомо пустая ячейка, специально предназначенная к тому, чтобы в неё что-то вкладывалось. Это то самое свято место, которое не способно быть пустым по определению, даже если человек восклицает в ответ, что счастья нет и всё это выдумки. «Нет», стало быть, чего-то достаточно определённого, иначе как узнать, что его нет? Вкладываемое же оказывается, как правило, максимально разнородным.
«Счастье» - к несчастью своему – чрезвычайно, просто до взрывоопасности легко идеологизируемое понятие. Оно, на редкость восприимчивое к накачиванию его разного рода внеположными ему – и противоположными друг другу – концептами, оказывается универсальной приманкой, - которую, более того, люди подвешивают перед собой сами.
Потребительское общество, скажем, культивирует в человеке ту идею, что счастье – в обладании и потреблении (а заодно и в – почему-то тесно переплетённых с ними – тихих семейных ценностях). Люди охотно верят. Тоталитарные общества внушают своим гражданам, что оно вовсе даже в служении государству и возможно более полной самоотдаче Большому Общему Делу. Опять верят! Нет, кажется, более эффективного способа добиться от людей нужного поведения, чем пообещать им – желательно как можно менее конкретизированное – «счастье»: были бы только приложены усилия.
И никому при этом обыкновенно нет дела до того, что, если как следует всмотреться, действующие представления о счастье оказываются очень уязвимыми. Они попросту никакой критики не выдерживают (правда, это их и не заботит – они не для того существуют, чтобы быть подтверждёнными). Прежде всего, вопреки распространённому мнению, стремление к счастью как к своего рода самоцели (и уж тем более – понимание его как неотъемлемого и естественного права!) было свойственно людям отнюдь не во все времена. Оно – характерная черта западных культур, восходящая в своих классических формулировках всего-то навсего к эпохе Просвещения (это ей мы обязаны знаменитыми словами о «стремлении к счастью» из Декларации независимости США, которая и поныне так или иначе влияет на массовое сознание нашего американизированного мира). Кроме того, вопреки убеждениям непрофессионалов в «неизмеряемости» и «неисчислимости» счастья, психологи уже не первое десятилетие благополучно исследуют, как оно устроено.
О том, что им удалось выяснить, можно узнать из вполне репрезентативной, выдержавшей уже два издания книги британского психолога Майкла Аргайла «Психология счастья» , которая суммирует огромное количество таких исследований. Так, учёные из США Кинг и Напа (King & Napa, 1998) на двух выборках респондентов-американцев, обитателей Среднего Запада, показали, что в их глазах, оказывается, для «хорошей жизни» счастье значит куда больше, чем деньги, нравственная добродетель и даже возможность попасть в рай! Их коллеги-британцы Скевингтон, Мак-Артур и Сомерсет (Skevington, MacArthur, & Somerset, 1997), изучив несколько фокус-групп в своей стране, обнаружили, что счастье здесь признается важнейшей составляющей качества жизни — важнее тех же денег, сексуальной жизни и даже здоровья. С другой стороны, энтузиазм, с которым люди участвуют в лотереях и телешоу, где можно выиграть большую сумму денег, - по мысли Аргайла, несомненное свидетельство, того, что многие верят в способность денег решить их проблемы и сделать своих обладателей счастливыми.
Психологи нашли вполне статистическое подтверждение тому, что рост доходов не так уж существенно влияет на удовлетворенность жизнью: для некоторых выигрыш в лотерее имеет попросту негативные последствия, а богатые ничуть не счастливее тех, чьи доходы не превышают средний уровень, - хотя, действительно, как и следовало ожидать, очень бедные люди наименее счастливы. Менее всего счастлив тот, кто более всего озабочен денежными вопросами, - и, надо полагать, наоборот – независимо от уровня своего дохода как такового. В богатых странах, где, судя по опросам, уровень счастья вообще в целом выше, чем в бедных, для чувства синонимичной счастью «удовлетворённости жизнью» очень значимы образование и принадлежность к определенному социальному классу. От наличия в семье детей счастье, как ни странно, тоже зависит не так уж сильно, как принято верить. И совсем, казалось бы, удивительное: пожилые люди обыкновенно счастливее молодых.
Выяснили и то, что, хотя восприятие жизни человеком в немалой степени действительно поддаётся регулированию, некоторые факторы счастья-удовлетворённости - например, особенности личности - являются врожденными и под сознательный контроль не подпадают в принципе. Счастье вполне устойчиво связано с определенными личностными характеристиками - такими, как экстраверсия и нейротизм. Значим и стиль мышления: у счастливых людей практически всегда - более высокая самооценка, чувство контроля, оптимизм и чувство цели, обусловленное наличием четких ориентиров (какими бы те ни оказывались).
Впрочем, с этим последним уже можно работать, что психологи вполне успешно и делают – помогая своим клиентам выработать то самое, что зовётся более «позитивным» подходом к жизни. (Тут-то клиенты и втягиваются в «индустрию счастья», поддерживая её бесперебойное функционирование.)
Французский писатель Паскаль Брюкнер несколько лет назад не поленился посвятить целую книгу анализу зависимости современных европейцев - в числе которых, стоит помнить, и мы с вами - от «счастья». Вернее, от навязчивого стремления к нему, объявленному, при всей фатальной неконкретности этого понятия, ведущей жизненной ценностью. Книжка, правда, довольно прямолинейная и скорее публицистичная – обличающая внутреннюю противоречивость и, в конечном счёте, неправильность всего комплекса ценностных установок нынешних европейских обществ с их культом успешности, здоровья и того самого счастья.
О том, в какой степени эти ценностные установки «неправильны», можно спорить, тем более, что вряд ли мы отыщем в истории человеческое общество, ценности которого были бы совершенно непротиворечивы, не базировались бы на некоторых непрорефлектированных иллюзиях, не давили бы на человека и не травмировали бы его – которым можно было бы вполне соответствовать да ещё и без насилия над собственным естеством. Наше «стремление к счастью» в этом смысле ничуть не хуже.
Однако, кажется, по меньшей мере в одном Брюкнер точно прав: в жизни есть вещи более важные, чем счастье. И только поэтому, единственно благодаря этим «более важным» вещам – чем бы те ни были – есть оно само.
Счастье – чувство полноты и своеобразной «точности» жизни – «эпифеномен», побочный продукт. Оно достигается всегда по касательной, никогда не прямо. Оно, видимо, по самой своей природе таково, что не может быть целью – недаром же оно только и делает, что ускользает, недаром продолжает оставаться столь неопределимым, несмотря на многочисленные попытки его определить со времён, по меньшей мере, Аристотеля. Когда же оно ею становится, то до изумления легко, быстро, а главное - совершенно незаметно подменяется чем-то другим. И тут уж с человеком – его собственными руками – можно сделать едва ли не всё, что угодно.
Иными словами, если вам уж так хочется счастья – постарайтесь, по крайней мере, стать свободными от задачи быть счастливыми.
Ольга Балла
Психология: Идеи на каждый день. - № 11. - 2009. [Опубликовано под редакционным заголовком "Жизнь удалась?"]
«Мы полагаем, что следующие истины являются очевидными: все люди созданы равными; они наделены Творцом определенными неотъемлемыми правами, среди которых жизнь, свобода и стремление к счастью.»
Декларация независимости США
«Будет людям счастье, счастье на века,
У советской власти сила велика.»
Владимир Харитонов. Марш коммунистических бригад
«Ты можешь быть творцом собственного счастья, вменить себе в долг быть счастливым.»
Норман Винсент Пил. Сила позитивных мыслей
«Что есть счастье, и что есть несчастие, милый
Вы мой? Не пасуйте, ответ незатейлив: счастие - это когда оно есть.»
Саша Соколов. Между собакой и волком
Декларация независимости США
«Будет людям счастье, счастье на века,
У советской власти сила велика.»
Владимир Харитонов. Марш коммунистических бригад
«Ты можешь быть творцом собственного счастья, вменить себе в долг быть счастливым.»
Норман Винсент Пил. Сила позитивных мыслей
«Что есть счастье, и что есть несчастие, милый
Вы мой? Не пасуйте, ответ незатейлив: счастие - это когда оно есть.»
Саша Соколов. Между собакой и волком
«Счастье» (оно же – то, что психологи на своём языке, немногим более конкретно, называют «субъективным благополучием») – это здесь и сейчас (о, так было далеко не всегда!) своего рода культурная норма. А где норма – там и культурный прессинг.
Представление о том, что «надо» быть счастливым, буквально витает в воздухе. Оно даже и доказательств не требует, прочно заняв место среди очевидностей. Кто несчастлив, тот неудачник. У того жизнь как бы не вполне состоялась, даже если в ней было много событий, достижений, удач: сказать о своей жизни что-нибудь вроде «Всё было, а вот счастлив не был» - это же по сути перечеркнуть её. И наоборот: если человек, намыкавшийся, настрадавшийся, многое и многих потерявший, скажет о своей жизни: «А всё-таки я был счастлив!» - всё, считайте, он её оправдал. Все потери, трагедии, поражения получили смысл и выстроились в перспективе этого смысла.
Мудрено ли, что на разных языках современного мира в таких количествах издаются – и, несмотря на всю свою сомнительную эффективность, неизменно пользуются спросом – разного рода практические руководства к тому, как самостоятельно изготовить счастье из подручного материала? – как осчастливить себя, других, социум в целом, всё человечество… В ответ на запрос потребителя (культивируемый, разумеется, запрос, но поди-ка покультивируй то, для чего не находится благодатной и восприимчивой почвы!) развернулась целая индустрия счастья, огромный рынок психотерапевтических и оккультных техник и практик, которые учат его достижению. По запросу «счастье» Гугл выдаёт множество ссылок такого рода, и среди первых - сайт с таким, например, очень показательным названием: «Технология счастья: Психология успеха на каждый день». Ключевые здесь – слова «технология» и «успех». Даже если счастье не в каждом случае синонимично успеху, их отождествление несомненно принадлежит к, так сказать, смысловому мэйнстриму нашей культуры.
Мы вполне можем говорить о настоящей тирании счастья в современных западных обществах. А с нею – и о «неврозе счастья»: о – вполне себе культурообразующем - страхе перед несчастьем, понятым не просто как страдание (страдать, согласитесь, по доброй воле никто никогда не хотел – разве что ради некоторого будущего, личного ли, всеобщего ли, так или иначе понятого «счастья». Вот это совсем другое дело!) Несчастье – отсутствие «счастья» - понимается как человеческая неполнота, как несоответствие некоторым очень важным ценностям.
«Счастье» - светский аналог спасения души для постхристианских культур, в которых религия (кстати, находившая для страдания вполне убедительную смысловую ячейку) уже не оказывается основным источником жизненных ориентиров – и в которых уже не находится, однако, другого источника для таких ориентиров, который был бы столь же всеобщим.
Да, мало с чем связан такой культурный прессинг. Более того: не исключено, что все остальные культурные прессинги связаны с ним и эффективны именно благодаря ему.
«Счастье», к которому-де человек призван, является людям под разными масками – к какой ты восприимчив, такой оно к тебе и обернётся. Это великодушное понятие позволяет связывать себя и с романтической любовью, и с аскетически-усердным трудом, и с независимостью, и со служением общему делу, и с борьбой, и с тихим уединением, и с самоутверждением, и с самоотрицанием, и с деньгами, и с честной бедностью, и с телесным здоровьем, и с духовным богатством. В общем, оно способно подчинить себе едва ли не любые мыслимые идеалы – и крайне пластично в своих определениях. Уже у блаженного Августина мы встретим 289 различных толкований счастья. В эпоху Просвещения, которую проблема счастья вообще чрезвычайно волновала, было написано полсотни (если вдуматься – не так уж и много) трактатов на эту тему. А уж дальше, сами понимаете, – больше.
Нет, смысловое ядро во всём этом разнообразии несомненно прослеживается. Что бы люди ни признавали источниками счастья, они в любом случае связывают с ним высокую степень выраженности положительных эмоций и удовлетворенность жизнью. Ну разве ещё отсутствие эмоций отрицательных.
Само существование вопроса о том, «что вы вкладываете в понятие счастья?» (так он был поставлен на одном из бесчисленных интернет-форумов, где люди обсуждали экзистенциальные проблемы), сама возможность такого вопроса заставляет задуматься о том, что «счастье» - это заведомо пустая ячейка, специально предназначенная к тому, чтобы в неё что-то вкладывалось. Это то самое свято место, которое не способно быть пустым по определению, даже если человек восклицает в ответ, что счастья нет и всё это выдумки. «Нет», стало быть, чего-то достаточно определённого, иначе как узнать, что его нет? Вкладываемое же оказывается, как правило, максимально разнородным.
«Счастье» - к несчастью своему – чрезвычайно, просто до взрывоопасности легко идеологизируемое понятие. Оно, на редкость восприимчивое к накачиванию его разного рода внеположными ему – и противоположными друг другу – концептами, оказывается универсальной приманкой, - которую, более того, люди подвешивают перед собой сами.
Потребительское общество, скажем, культивирует в человеке ту идею, что счастье – в обладании и потреблении (а заодно и в – почему-то тесно переплетённых с ними – тихих семейных ценностях). Люди охотно верят. Тоталитарные общества внушают своим гражданам, что оно вовсе даже в служении государству и возможно более полной самоотдаче Большому Общему Делу. Опять верят! Нет, кажется, более эффективного способа добиться от людей нужного поведения, чем пообещать им – желательно как можно менее конкретизированное – «счастье»: были бы только приложены усилия.
И никому при этом обыкновенно нет дела до того, что, если как следует всмотреться, действующие представления о счастье оказываются очень уязвимыми. Они попросту никакой критики не выдерживают (правда, это их и не заботит – они не для того существуют, чтобы быть подтверждёнными). Прежде всего, вопреки распространённому мнению, стремление к счастью как к своего рода самоцели (и уж тем более – понимание его как неотъемлемого и естественного права!) было свойственно людям отнюдь не во все времена. Оно – характерная черта западных культур, восходящая в своих классических формулировках всего-то навсего к эпохе Просвещения (это ей мы обязаны знаменитыми словами о «стремлении к счастью» из Декларации независимости США, которая и поныне так или иначе влияет на массовое сознание нашего американизированного мира). Кроме того, вопреки убеждениям непрофессионалов в «неизмеряемости» и «неисчислимости» счастья, психологи уже не первое десятилетие благополучно исследуют, как оно устроено.
О том, что им удалось выяснить, можно узнать из вполне репрезентативной, выдержавшей уже два издания книги британского психолога Майкла Аргайла «Психология счастья» , которая суммирует огромное количество таких исследований. Так, учёные из США Кинг и Напа (King & Napa, 1998) на двух выборках респондентов-американцев, обитателей Среднего Запада, показали, что в их глазах, оказывается, для «хорошей жизни» счастье значит куда больше, чем деньги, нравственная добродетель и даже возможность попасть в рай! Их коллеги-британцы Скевингтон, Мак-Артур и Сомерсет (Skevington, MacArthur, & Somerset, 1997), изучив несколько фокус-групп в своей стране, обнаружили, что счастье здесь признается важнейшей составляющей качества жизни — важнее тех же денег, сексуальной жизни и даже здоровья. С другой стороны, энтузиазм, с которым люди участвуют в лотереях и телешоу, где можно выиграть большую сумму денег, - по мысли Аргайла, несомненное свидетельство, того, что многие верят в способность денег решить их проблемы и сделать своих обладателей счастливыми.
Психологи нашли вполне статистическое подтверждение тому, что рост доходов не так уж существенно влияет на удовлетворенность жизнью: для некоторых выигрыш в лотерее имеет попросту негативные последствия, а богатые ничуть не счастливее тех, чьи доходы не превышают средний уровень, - хотя, действительно, как и следовало ожидать, очень бедные люди наименее счастливы. Менее всего счастлив тот, кто более всего озабочен денежными вопросами, - и, надо полагать, наоборот – независимо от уровня своего дохода как такового. В богатых странах, где, судя по опросам, уровень счастья вообще в целом выше, чем в бедных, для чувства синонимичной счастью «удовлетворённости жизнью» очень значимы образование и принадлежность к определенному социальному классу. От наличия в семье детей счастье, как ни странно, тоже зависит не так уж сильно, как принято верить. И совсем, казалось бы, удивительное: пожилые люди обыкновенно счастливее молодых.
Выяснили и то, что, хотя восприятие жизни человеком в немалой степени действительно поддаётся регулированию, некоторые факторы счастья-удовлетворённости - например, особенности личности - являются врожденными и под сознательный контроль не подпадают в принципе. Счастье вполне устойчиво связано с определенными личностными характеристиками - такими, как экстраверсия и нейротизм. Значим и стиль мышления: у счастливых людей практически всегда - более высокая самооценка, чувство контроля, оптимизм и чувство цели, обусловленное наличием четких ориентиров (какими бы те ни оказывались).
Впрочем, с этим последним уже можно работать, что психологи вполне успешно и делают – помогая своим клиентам выработать то самое, что зовётся более «позитивным» подходом к жизни. (Тут-то клиенты и втягиваются в «индустрию счастья», поддерживая её бесперебойное функционирование.)
Французский писатель Паскаль Брюкнер несколько лет назад не поленился посвятить целую книгу анализу зависимости современных европейцев - в числе которых, стоит помнить, и мы с вами - от «счастья». Вернее, от навязчивого стремления к нему, объявленному, при всей фатальной неконкретности этого понятия, ведущей жизненной ценностью. Книжка, правда, довольно прямолинейная и скорее публицистичная – обличающая внутреннюю противоречивость и, в конечном счёте, неправильность всего комплекса ценностных установок нынешних европейских обществ с их культом успешности, здоровья и того самого счастья.
О том, в какой степени эти ценностные установки «неправильны», можно спорить, тем более, что вряд ли мы отыщем в истории человеческое общество, ценности которого были бы совершенно непротиворечивы, не базировались бы на некоторых непрорефлектированных иллюзиях, не давили бы на человека и не травмировали бы его – которым можно было бы вполне соответствовать да ещё и без насилия над собственным естеством. Наше «стремление к счастью» в этом смысле ничуть не хуже.
Однако, кажется, по меньшей мере в одном Брюкнер точно прав: в жизни есть вещи более важные, чем счастье. И только поэтому, единственно благодаря этим «более важным» вещам – чем бы те ни были – есть оно само.
Счастье – чувство полноты и своеобразной «точности» жизни – «эпифеномен», побочный продукт. Оно достигается всегда по касательной, никогда не прямо. Оно, видимо, по самой своей природе таково, что не может быть целью – недаром же оно только и делает, что ускользает, недаром продолжает оставаться столь неопределимым, несмотря на многочисленные попытки его определить со времён, по меньшей мере, Аристотеля. Когда же оно ею становится, то до изумления легко, быстро, а главное - совершенно незаметно подменяется чем-то другим. И тут уж с человеком – его собственными руками – можно сделать едва ли не всё, что угодно.
Иными словами, если вам уж так хочется счастья – постарайтесь, по крайней мере, стать свободными от задачи быть счастливыми.
