Смысл и назначение масскульта
Apr. 17th, 2008 11:48 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
gertmanПомещу-ка я сюда полную версию "знание-сильского" текста о массовой культуре, сокращённый вариант которого был опубликован в 2004 году в рамках соответствующей темы номера:
"Знание-Сила". - № 1. - 2004. - http://www.znanie-sila.ru/online/issue_2531.html .
Ольга Балла
СМЫСЛ И НАЗНАЧЕНИЕ МАССКУЛЬТА
Сознание в эпоху его технической воспроизводимости
Массовая культура родилась, не подозревая, что она массовая (может быть, и не догадалась бы никогда, если бы интеллектуалы не объяснили). Источники её лишь на первый взгляд кажутся столь разнородными, что впору удивиться, как они вообще встретились и породили общее детище: «естественный» фольклор с его безымянностью, всепринадлежностью, повсеместной распространённостью – и «искусственное» массовое, стандартизирующее, «машинное» производство товаров и самой жизни, начавшееся во вполне строго локализованной культурно-географической области – Европе конца XIX-го века, восторжествовало затем в Америке, которую и считают иногда родиной массовой культуры, а оттуда уже расползлось по свету. Породила масскульт набиравшая силы индустрия больших городов второй половины позапрошлого века, куда стягивались, покидая многовековые социальные ниши, жители деревень, чтобы стать шестерёнками в грандиозном машинизирующем производстве. От корней и фольклора они оторвались, а потребность в чём-то, по фольклорному типу организующем жизнь – осталась, и свято место немедленно стало заполняться типовой же культурной продукцией, - вначале вполне стихийно, с порождением массы промежуточных форм типа анекдотов или городских романсов, а затем – стоило лишь окрепнуть техническим возможностям у средств массовой информации – дело было поставлено на поток, и продукт стал штамповаться профессионалами. От второго родителя – индустриальной цивилизации – дитя унаследовало фамильные черты: механическую воспроизводимость, серийность и - общедоступность, совершенно как у фольклора. Загорелась заря эпохи поп-музыки и сериалов, мыльных опер и ток-шоу, рекламы и лавбургеров… Вырождение (традиционно понятого) эстетического, примитивизация этического и полная элиминация метафизического пошли с такой страшной силой и скоростью, что интеллектуалы довольно долгое время попросту не знали, что с этим делать, кроме посылания в адрес массовой культуры всё более изощрённых проклятий. Понятие «массовой» культуры начало свой жизненный путь как оценочная категория, что было освящено мнениями ещё таких авторитетов, как Къеркегор и Ницше, которые ещё до всякого настоящего масскульта посылали образцовые проклятия «искусству толпы». От этой оценочности оно начало избавляться только ближе к концу ХХ века.
К тому времени критическая масса массовой культуры в общекультурном пространстве оказалась уже настолько превышенной, что стало ясно: пора вырабатывать новые понимания. Прояснилось потихоньку и то, что перед новым заполнением культурного пространства традиционная новоевропейская эстетика «индивидуального», «неповторимого» попросту бессильна, поскольку массовая культура вообще «по ту сторону» не только индивидуального и неповторимого, но чуть ли не самого эстетического – в том, по крайней мере, его понимании, которое успело сложиться до эпохи масскульта. Вобрав в себя как свои материалы и элементы и искусство, и производство, и политику, и повседневную жизнь – массовая культура стало чем-то таким, что не является, строго говоря, ничем из перечисленного – и тем не менее оказывается всем этим сразу, одновременно, без разбору. Она – форма жизни, модус отношения к ней.
Масскульт прежде всего – одна из форм повседневности, собственно, одна из самых что ни на есть базовых её форм, а повседневность – её коренная проблема. Воспитанный в напряжённом культе новизны человек модерна томится в повседневности – в которой десятки и сотни поколений людей превосходно уживались. Скучно ему в ней. (Кстати, не потому ли историки и культурологи в ХХ веке так заинтересовались повседневностью? – В глаза стала бросаться…) Масскульт – это радикальная попытка разнообразить повседневность, не выходя, однако, из неё в некие иные измерения бытия: такие выходы требуют чрезвычайных усилий, а массовая культура, при всех её, казалось бы, столь часто случающихся эксцессов и излишеств - живёт в режиме самосберегания. Даже когда она растрачивает избыток сил своих носителей (в виде, например, буйства фанатов на матчах с участием любимой команды) – она только затем это делает, чтобы они, выорав свой избыток, спокойно вписались потом в ту же повседневность. Массовую культуру сочинили, чтобы примириться с повседневностью. Если явления «высокой» культуры (по крайней мере в традиционном их понимании) существуют как исключения из обыденного порядка вещей, как бы в «раме», отделяющей и выделяющей их из общего потока жизни (потому и требуют некоторых специальных усилий для своего восприятия, а как правило, даже и определённой подготовленности), - то явления культуры массовой в этот порядок жизни вливаются до неотличимости от него и не требуют от «реципиентов» ни усилий, ни подготовки. Она воздействует как фон. Её любимый приём – повторение, её преимущество – узнаваемость (даже когда речь идёт о чём-то экстремальном, ну типа расписывания стен рисунками и надписями агрессивного содержания из пульверизаторов с красками – тоже, между прочим, форма массовой культуры, со своими правилами, эстетикой и поэтикой).
Причём характерно, что – раз уж масскульт прежде всего некая форма жизни – она, стало быть, касается всех решительно её, жизни, форм, ей до всего есть дело. Что ни попадёт под руку – всё в дело годится. Массовая культура ведь страшно насыщенная в ценностном и смысловом отношении вещь, она ни единого предмета не оставляет без ценностных проекций. Это хорошо видно на примере рекламы, которая превращает какие-нибудь сигареты, пиво, жвачку символами таких больших вещей, как свобода, индивидуальность, освоение нового… - и таким образом рекламирует-то вовсе не их, а всё те же, стандартизованные до неузнаваемости, новоевропейские ценности. Происходит «гиперсемантизация» мелких, подсобных самих по себе предметов: каждый из них разрастается до знака образа жизни, ценностной позиции. Причём такого, который касается буквально каждого: чего в массовой культуре нет, так это непосвящённых.
Массовая культура со всеми на «ты», и неудивительно: ведь она возвращает человека в молодость. В особую, евроамериканскую молодость – в пору становления личности, свойственной именно этому типу культуры. Она культивирует ценности, по сути, подросткового типа. Ценности общности – быть как все, принадлежать к некой группе, иметь то, что имеют «другие», любить то, что любят «другие», делать то, что делают «другие» – и одновременно ценности самоутверждения: быть заметнее других, успешнее других… Ценности экстремального опыта, сильных ощущений, разнообразия: ведь, при всей её только ленивым не помянутой консервативности, массовая культура жадно, ненасытно и постоянно требует нового - новых звёзд, новых песен, новых сплетен... – точно как всё время растущий подросток. Культ новизны, пронизывающий масскульт, выдаёт в ней законнейшее дитя новоевропейской культуры с её ценностями постоянного самопревосхождения, динамизма, развития; в известном смысле можно сказать, что человек массовой культуры – это новоевропейский героический индивид, доведённый до своего предела. Ценности роста – экстенсивного и, по идее, безграничного: «ещё больше вкуса», ещё больше денег, удовольствия, впечатлений… Масскульт живёт настоящим, в том числе и тогда, когда создаёт некие образы прошлого или будущего: не обременённая рефлексией и критичностью, она и в них видит лишь самое себя и собственные подтверждения. Она простодушна: всему верит. Она возвращает своим участникам и потребителям то состояние, когда собственные возможности казались неисчерпаемыми, собственное время – безграничным, рост – главной задачей, развлечения – главным соблазном, чувственность – важнейшим предметом интереса (юношеская гиперсексуальность – когда силы переполняют, и всё ещё внове…) А во многом – ещё и детство, когда времени вообще нет: ребёнок – как и человек масскульта – живёт одним, выпуклым, настоящим. Ведь массовая культура и сама молода, ей, по большому счёту, и века-то не исполнилось!
Отсюда и её эклектичность: в точности как ребёнку, ей всё на свете интересно и значительно. В то время как взрослые брезгливо или просто не замечая перешагивают всякие валяющиеся на земле фантики, щепочки, окурки, обломки, - массовая культура их радостно подбирает, всматривается в них в их самоценности, не слишком-то беспокоясь о том, что все эти чудесные вещи значили в тех контекстах, из которых некогда выпали. Она организует их совсем в другой язык, о другом повествующий.
Индустрия интерпретаций
Когда, примерно к 30-м годам ушедшего века, стало окончательно ясно, что от массовой культуры никуда не деться и с ней придётся считаться – евроамериканские интеллектуалы приступили к выработке теорий о том, что такое массовая культура и породившее её массовое же общество. Истинное дитя индустриального века, массовая культура и толкования стала порождать типовые.
Не знаю, найдётся ли в современном мире явление, способное соперничать с массовой культурой по количеству скопившихся вокруг него стереотипов и предрассудков (и, в качестве естественного их следствия – контрстереотипов и контрпредрассудков, которые суть не что иное, как те же стереотипы и предрассудки, вывернутые наизнанку). Массовая культура, разумеется, пуста, поверхностна, вульгарна. Она – область дурного вкуса. Она своей примитивностью инфантилизирует реципиентов. Она уводит их в иллюзорный мир. Она вообще, не требуя от потребителей серьёзных умственных усилий, апеллирует преимущественно к чему-то не вполне человеческому, во всяком случае - не вполне достойному: к сексуальности, страхам, жажде самоутверждения, наконец – к потребности в простых и ясных идеалах: вот, мол, добро в лице полицейских, а вот зло в лице гангстеров, и оно в конце фильма будет наказано – и, нажимая на эти действенные рычаги, манипулирует своей аудиторией. В конце концов, она – тиражируя клише и не будучи по определению способной к порождению чего-то по настоящему нового - консервативна вплоть до косности.
Собственно, по всем этим признакам – а совсем не по широте распространения – и отличают одиозное «массовое» от «высокого» и «элитарного». Едва возникнув и ещё не обретя собственного ныне действующего названия (впервые оно прозвучало лишь в конце 40-х годов прошлого века, когда явление уже вовсю существовало), массовая культура немедленно начала раздражать интеллектуалов и продолжает раздражать и по сей день. Со свойственной им проницательностью интеллектуалы совершенно верно почувствовали в ней вызов «высоколобому», «высокому», «элитарному». Многие интерпретировали этот вызов как угрозу, хотя угроза - лишь один из возможных аспектов этого вызова.
Масскульт как умысел и вымысел
Несмотря на кажущуюся «стихийность», массовая культура была вымыслом и конструктом с самого своего начала. Вымыслом и конструктом и самих интеллектуалов – блюстителей «высокого», которые, заприметив на историческом горизонте врага, сразу же стали очерчивать его признаки, предписывать, чем его следует считать, и тех – из той же интеллектуальной, в конечном счёте, среды вышедших профессионалов, которые эту массовую культуру создают и продают. Всё-таки коренное отличие массовой культуры от фольклора, тоже вполне массового, прежде всего в том, что она – продукт профессионального, вполне централизованного, очень тщательно налаженного, поточного производства. Масскульт, вообще говоря, это большой умысел. Это разновидность, и очень продуманная, элитарной культурной продукции.
Принято считать, что это «массовое общество», недифференцированное, породило массовую же культуру как наиболее ему адекватную форму культурной коммуникации. Да уж не создали ли это самое массовое общество (результат, как известно, крушения веками складывавшихся структур традиционных обществ) – руками менее образованных социальных слоёв – самые что ни на есть высоколобые снобы-интеллектуалы? Уж не они ли, с их, характерным для очень искушённых и переобременённых культурой людей стремлением к «правде», «подлинности», «естественности» - выбивали тех, кого сами же назвали «массой», из нерефлектирующего доверия традициям, из жизни в этих традициях, из их социальных и экзистенциальных ниш и лунок? Революции ХХ века – и социальные, и культурные - уж если кто и провоцировал, так именно интеллектуалы. Не они ли своими стараниями заменили, в результате больших переворотов минувшего столетия, сотням тысяч людей «судьбу» на «биографию»: предписанный устоявшимися традициями, более-менее предрешавшийся уже при рождении жизненный путь на изломанные, часто непредсказуемые траектории метаний по социальному пространству? Не они ли объясняли тем, кто готов был их слушать, как на самом деле надо жить? Не они ли изготовили так называемого «среднего» потребителя, на которого-де ориентирована массовая культура? (Ясно же, что она сама – чем, впрочем, не отличается от других пластов культуры – создаёт собственного потребителя и «адресата»). «Массовый», он же «одномерный», человек – в некоторой, возможно значительной степени – результат того самого (более-менее неизбежно предвзятого) внешнего взгляда, для которого всё извне наблюдаемое сливается в некую единую массу. Интеллектуалы (начиная по крайней мере с Ортеги-и-Гассета, если ещё не с Константина Леонтьева) ещё до изобретения словесного ярлыка «массовая культура» заговорили о ней не столько стремясь понять оную – сколько с целью отчётливее заявить о собственных позициях и ценностях. Всматриваясь или думая, что всматриваются в «массовую» культуру, они на деле всматривались лишь в самих себя. Естественный человеческий эгоцентризм.
А теперь те же интеллектуалы заявляют «среднему» потребителю масскульта, что он – «пост-человек». Может ли это быть чем-то иным, нежели формой интеллектуальского самолюбования?!
В лице «массовой культуры» интеллектуалы создали себе противника, который был нужен им для поддержания их же собственного тонуса, создали его как вечный повод и стимул для воспроизводства, постоянного уточнения собственной позиции. Массовая культура не в большей степени паразитирует на элитарной культуре, чем элитарная – на ней. В этом смысле элитарная и массовая культура – близнецы-братья.
И чем вульгарней, тем вернее: Машина различий
Казалось бы – замысел удался. Сливающая будто бы всё в единую «аморфную» массу и созданная на самом деле как механизм, который неустанно поддерживает, всё время заново воспроизводит различие между полюсами, различными уровнями культуры – массовая культура прилежно работает в заданном качестве, а интеллектуалы не нарадуются. Ещё бы: чем она вульгарнее, грубее, одиознее, чем больше противоречит всему, что у хоть сколько-то традиционно воспитанных людей связывается со вкусом, приличием, человеческим достоинством – тем вернее она в этом смысле действует. Чем большую брезгливость она вызывает – тем радикальнее проблематизирует культурное поле в целом.
Канализируя страсти «простой» публики, она вместе с тем исправно раздражает и будоражит интеллектуалов-снобов-элиту, побуждая их, если оные хотят оставаться самими собой, вырабатывать нечто такое, что массовой культурой не является. Задаёт «нижнюю» планку культурного отсчёта. Культура Нового Времени, утратив в силу определённых причин «верхние» стимулы (Истину, Добро, Красоту – в конечном счёте, Бога) и не будучи в состоянии обходиться без стимулов вовсе – создала себе, значит, стимулы «нижние». Ту самую щуку в водах культурного озера, которая там затем плавает, чтобы карась-интеллектуал не дремал: всё время указывает «высокой» культуре на её собственные опасности. Пародирует её пафос, её идеологизированность. Указывает ей на её едва ли не бесконечный потенциал «штампообразования» – «тыкая» ей в нос те штампы, которые она же и породила. Проблематизирует формы культурного поведения, затвердевающие в стереотипы, теряющие собственный внутренний смысл - доводя процесс до грани абсурда. Показывает «высокой» культуре её же самоё в утрированном виде. Она – как шут при дворе короля, чтобы король не зазнался.
Массовую культуру носители культуры «высокой» создали и выпестовали как великий соблазн для самих себя. Они как бы плодотворно осложнили собственную жизнь, получив в качестве задачи постоянную выработку умений этому соблазну противостоять, да не просто брезгливо отворачиваясь, для чего никакой искусности не нужно, - а работая на том же поле, смысловом и формальном, на котором в числе наиболее мощных факторов присутствует и действует массовая культура. Она - своего рода испытание для интеллектуалов на способность к достойному поведению, к выполнению того, что они считают своей задачей. Но и тут ещё не всё так просто.
Recycling в действии: Новое плодородие
Массовая культура ведь не только массовая, она, как на грех, ещё и культура, сколь бы интеллектуалы ей в этом качестве ни отказывали. И вот по этому-то поводу она - как и положено всему живому - нисколько не согласна на подчинённую, инструментальную роль. Она начала диктовать свои условия.
Людям, выросшим в «высокой» культуре и долгие годы активно и плодотворно в ней работавшим, «вдруг», с некоторых пор, стало страшно интересно экспериментировать с формами и жанрами культуры массовой, которые дотоле иначе как пустышки и не воспринимались. В этом смысле, кстати, Чхартишвили-Акунин с его детективами недаром стал фигурой знаковой до нарицательности. Что-то очень симптоматичное стало происходить. И никакой это не «постинтеллектуализм», как поторопились окрестить происходящее сами же интеллектуалы (простой человек такого бы и не выговорил…) Это расширение возможностей интеллекта, уточнение его природы.
Массовая культура, конечно – перегной, в котором перепревает всё, что культура «высокая», отработав, выкидывает за свои пределы как-де уже в ней не актуальное. И вот пришла пора задуматься о плодородности перегноя. Элита, она же культурный авангард, тем по своему назначению и занята, что изыскивает неиспользованные возможности смыслового и формального культурного производства. Эпоха массовой культуры заинтересовала их задачей поиска возможностей псевдоиспользованных, мнимоиспользованных - тем более невостребованных, чем увереннее они мнятся уже отработанными. В массовой культуре вдруг увидели корзину с исписанными бумагами, в которой если ещё порыться, с известной долей вероятности можно и обнаружить нечто доселе незамеченное. В культурном пространстве происходит некая естественная циркуляция если не смыслов, то форм уж точно: вначале сверху вниз – банализация и вульгаризация высокого, - а затем и снизу вверх – новый цикл переработки, recycling, новая утилизация. Ведь культура, как ни удивительно, ничего не забывает, она только в разных формах запоминает, в то числе и отбрасывая на периферию, - она помнит забвением, это такой особый механизм культурной памяти, - и если бы надо было изобрести очередное определение культуры, которых и без того довольно, то вполне можно было бы сказать, что она – универсальный механизм запоминания. Поэтому, скорее всего, подобный «recycling» происходил более-менее всегда, только осознаваться как следует природа этого процесса (особенно второго его «звена») стала лишь в ХХ веке, и то, подозреваю, ближе к его концу. Вообще, я бы сказала, процессы осознания в ту пору очень интенсифицировались, аж до болезненного. В этом смысле интерес дедушки Фрейда к бессознательному и внимание нынешних интеллектуалов к «массовому» (вполне бессознательным культурным процессам, ибо массовое не ведает, что творит) – звенья совершенно одной и той же цепи.
Мудрено ли в свете этого, что носители «высокой» культуры так заинтересовались, например, кичем – к самому одиозному, уродливому в массовой культуре, самому «массовому» в ней?
«Высокая» культура вообще стала в ушедшем столетии существенно больше интересоваться тем, что у неё «под ногами» - и даже при том, что за это пришлось заплатить такую непомерно высокую цену, как отказ – именно, увы, на общекультурном уровне – от ориентации «по вертикали» - на трансцендентные смыслы, как утрата общекультурными мускулами «вертикального» тонуса, - всё-таки (отвлекаясь сейчас от такой болезненной и сложной темы, как обсуждение этих утрат и вытекающих отсюда перспектив) – это приобретение всё-таки нельзя не признать значительным. Не компенсирующим, конечно, но значительным. Переведя взгляд с «небес» на «землю», мыслители, принадлежащие «высокой» культуре, разглядели массу не замечавшихся прежде подробностей «земного» ландшафта. Из перегноя массовой культуры - при умелом, разумеется, с ним обращении - много чего может вырасти. Так, по утверждениям знающих людей, клиповая, MTV-шная эстетика очень много дала такому несомненно элитарному режиссёру, как Гринуэй, - но, с другой стороны, благодарить-то за это надо по меньшей мере столь же самого Гринуэя, сколь и массовую культуру с её клипами. Сама по себе массовая культура и клиповая эстетика Гринуэев не порождают. Тут необходим именно взгляд извне, с присущим оному отстранённостью и остраннённостью.
Вообще, начиная со второй половины ХХ века масскульт настолько не может пожаловаться на недостаток внимания к нему со стороны представителей «высокой» культуры, что, кажется, сами сетования на его, масскульта, губительность для культуры и человека давно уже выглядят несколько запоздалыми. Сьюзен Зонтаг пишет о кэмпе как о полноценном предмете исследования. Серьёзные литераторы работают в таком традиционнейше массовом жанре, как детектив. По Достоевскому снимается сериал, по Виктору Гюго ставится мюзикл. Всё это - свидетельство отнюдь не того, что различие между «массовым» и «высоким» будто бы исчезло. Всего-навсего пришло время очередной раз перепродумать их соотношения друг с другом – а заодно и с миром, который они оба, каждое на свой лад, интерпретируют...
Общество антракта в ожидании третьего звонка
На закате ХХ столетия интеллектуалы востребовали массовую культуру как резерв – не в первую очередь даже для игр, как ни любит это занятие постмодерн - но и для изыскивания новых возможностей жизни культурных смыслов. Тем более, что в условиях тотальной, казалось бы, выхолощенности, спрофанированности высокого, в ситуации, когда оно вроде бы утратило настоящую убедительность и притягательность и для интеллектуалов-скептиков, и для не слишком рефлектирующих потребителей культурных продуктов - массовая культура вдруг оказалась или показалась формой его выживания. Пафос-то она не только пародирует, он ведь там и в самом деле есть. Массовая культура, кстати, ведь убийственно серьёзна… А что развлекает и забавляет – так это в пределах очень большой серьёзности. (Кстати, насколько она на самом деле серьёзна – может быть, дано оценить только интеллектуалам, так как «простые» потребители массового, потребляя его, просто развлекаются и таких вопросов себе не задают). Она сама себя всерьёз принимает. И мир, как он ей в меру её кругозора дан, тоже воспринимает вполне безусловно. Для неё «всё так и есть». Она же доверчива очень… Не тем ли, среди прочего, она стала интересна для недоверчивых умников? Сами-то они такую серьёзность, такую безусловность уже и подзабыли…
Кроме того, сама недифференцированность и аморфность масскульта – похоже, ещё один большой миф высоколобых снобов. Масскульт, конечно - «одноклеточный», но ведь эта клетка непрерывно делится. Она всё время порождает внутри себя дифференциации: у неё уже сейчас есть «верх» и «низ», центр и периферия, элита и мэйнстрим. Один умный наблюдатель назвал как-то, например, «Битлов», тяжёлый рок – и даже то же MTV! – «элитарной массовой культурой», в отличие от «поп-мэйнстрима», от массово распеваемой попсы. Можно соглашаться или не соглашаться с мыслью, высказанной тем же человеком, что именно «элитаризирующие» процессы в современном масскульте – самое ценное, что происходит в культуре сейчас (у автора сих строк, существа всё-таки традиционалистски ориентированного, на это как-то рука не поднимается), но невозможно не задуматься о том, что ещё ведь неизвестно, куда это всё нас приведёт. Не знаю, как насчёт самого ценного, но что это самое в нынешней культуре активное – очень вероятно. Расширение культурного инструментария точно происходит. А уж что в связи с этим станется со смыслами – увидим…
Возможно ли в массовой культуре движение «по вертикали», к тем самым трансцендентным ценностям и смыслам, напряжённая память о которых животворит, по нашему скромному мнению, всякую культуру? Да почему же нет? Оно вообще, по-моему, возможно на любом материале, и наш дезориентированный век как раз предоставил нам больше чем достаточно возможностей к тому, чтобы это понять. Не факт, что такие вещи даются лишь одиноким исключительным усилием одинокого индивида. Такой героический и трагический в своей незащищённой самодостаточности индивид - вообще очень поздний культурный продукт: европейского буржуазного Нового Времени, а «по вертикали» человеческие культуры и тянулись и двигались задолго до этой эпохи.
Постмодерн как этап ценностного перепутья не просто пройдёт, он уже проходит. Одним прекрасным утром мы проснёмся и обнаружим, что все постмодернистские игрища выглядят глубокой архаикой. (Постмодерн, кстати, отменно годится на роль архаики: точно как на мифической заре мира, в его хаосе блуждают и причудливо сочетаются элементы, лишённые прежних контекстов и не слишком освоившиеся в новых. Значит – готовые к дальнейшему творению…) Один едкий француз во второй половине ХХ века обозвал современный ему социум «обществом спектакля». Постмодернистское общество хочется назвать скорее обществом антракта: один акт кончился, следующий ещё не начался, и публика, отдыхая от напряжений предыдущего акта, вполне бесцельно ходит по фойе, болтает, подумывает, чем бы себя занять. Но первые звонки уже прозвенели, пора бы и собираться…
Ну вот. Постмодерн пройдёт, а массовая культура-то останется. Не хочется употреблять высокопарные слова вроде того, что-де она бессмертна, но, во всяком случае, она на редкость живуча: хотя бы уже потому, что, в отличие от культуры высокой и требующей усилий, на продукцию этого рода всегда будет спрос. Впрочем… ведь человек никуда не денется и от своей потребности в высоких смыслах высокой культуры и в той жёсткой, иногда, может быть, и жестокой дисциплине, которые они от него требуют. Тоскует он в аморфности и необязательности «массового». Невыносима ему сплошная лёгкость бытия. (Не затем ли Провидение уготовило нам постмодерн, чтобы мы это как следует прочувствовали?…) Напряжений требует человек. Вот смотрите, наблюдайте: сейчас эти напряжения как раз начинают складываться… В интересное время мы живём. Что ж до отношения к «массовому», то вполне понятно, что его не имеет смысла ни идеализировать (у чего, впрочем, не слишком большие традиции), ни проклинать (традиции тут настолько большие, что это потихоньку перестаёт быть актуальным). С ним – как со всяким материалом - надо работать.
"Знание-Сила". - № 1. - 2004. - http://www.znanie-sila.ru/online/issue_2531.html .
Ольга Балла
СМЫСЛ И НАЗНАЧЕНИЕ МАССКУЛЬТА
Сознание в эпоху его технической воспроизводимости
Массовая культура родилась, не подозревая, что она массовая (может быть, и не догадалась бы никогда, если бы интеллектуалы не объяснили). Источники её лишь на первый взгляд кажутся столь разнородными, что впору удивиться, как они вообще встретились и породили общее детище: «естественный» фольклор с его безымянностью, всепринадлежностью, повсеместной распространённостью – и «искусственное» массовое, стандартизирующее, «машинное» производство товаров и самой жизни, начавшееся во вполне строго локализованной культурно-географической области – Европе конца XIX-го века, восторжествовало затем в Америке, которую и считают иногда родиной массовой культуры, а оттуда уже расползлось по свету. Породила масскульт набиравшая силы индустрия больших городов второй половины позапрошлого века, куда стягивались, покидая многовековые социальные ниши, жители деревень, чтобы стать шестерёнками в грандиозном машинизирующем производстве. От корней и фольклора они оторвались, а потребность в чём-то, по фольклорному типу организующем жизнь – осталась, и свято место немедленно стало заполняться типовой же культурной продукцией, - вначале вполне стихийно, с порождением массы промежуточных форм типа анекдотов или городских романсов, а затем – стоило лишь окрепнуть техническим возможностям у средств массовой информации – дело было поставлено на поток, и продукт стал штамповаться профессионалами. От второго родителя – индустриальной цивилизации – дитя унаследовало фамильные черты: механическую воспроизводимость, серийность и - общедоступность, совершенно как у фольклора. Загорелась заря эпохи поп-музыки и сериалов, мыльных опер и ток-шоу, рекламы и лавбургеров… Вырождение (традиционно понятого) эстетического, примитивизация этического и полная элиминация метафизического пошли с такой страшной силой и скоростью, что интеллектуалы довольно долгое время попросту не знали, что с этим делать, кроме посылания в адрес массовой культуры всё более изощрённых проклятий. Понятие «массовой» культуры начало свой жизненный путь как оценочная категория, что было освящено мнениями ещё таких авторитетов, как Къеркегор и Ницше, которые ещё до всякого настоящего масскульта посылали образцовые проклятия «искусству толпы». От этой оценочности оно начало избавляться только ближе к концу ХХ века.
К тому времени критическая масса массовой культуры в общекультурном пространстве оказалась уже настолько превышенной, что стало ясно: пора вырабатывать новые понимания. Прояснилось потихоньку и то, что перед новым заполнением культурного пространства традиционная новоевропейская эстетика «индивидуального», «неповторимого» попросту бессильна, поскольку массовая культура вообще «по ту сторону» не только индивидуального и неповторимого, но чуть ли не самого эстетического – в том, по крайней мере, его понимании, которое успело сложиться до эпохи масскульта. Вобрав в себя как свои материалы и элементы и искусство, и производство, и политику, и повседневную жизнь – массовая культура стало чем-то таким, что не является, строго говоря, ничем из перечисленного – и тем не менее оказывается всем этим сразу, одновременно, без разбору. Она – форма жизни, модус отношения к ней.
Масскульт прежде всего – одна из форм повседневности, собственно, одна из самых что ни на есть базовых её форм, а повседневность – её коренная проблема. Воспитанный в напряжённом культе новизны человек модерна томится в повседневности – в которой десятки и сотни поколений людей превосходно уживались. Скучно ему в ней. (Кстати, не потому ли историки и культурологи в ХХ веке так заинтересовались повседневностью? – В глаза стала бросаться…) Масскульт – это радикальная попытка разнообразить повседневность, не выходя, однако, из неё в некие иные измерения бытия: такие выходы требуют чрезвычайных усилий, а массовая культура, при всех её, казалось бы, столь часто случающихся эксцессов и излишеств - живёт в режиме самосберегания. Даже когда она растрачивает избыток сил своих носителей (в виде, например, буйства фанатов на матчах с участием любимой команды) – она только затем это делает, чтобы они, выорав свой избыток, спокойно вписались потом в ту же повседневность. Массовую культуру сочинили, чтобы примириться с повседневностью. Если явления «высокой» культуры (по крайней мере в традиционном их понимании) существуют как исключения из обыденного порядка вещей, как бы в «раме», отделяющей и выделяющей их из общего потока жизни (потому и требуют некоторых специальных усилий для своего восприятия, а как правило, даже и определённой подготовленности), - то явления культуры массовой в этот порядок жизни вливаются до неотличимости от него и не требуют от «реципиентов» ни усилий, ни подготовки. Она воздействует как фон. Её любимый приём – повторение, её преимущество – узнаваемость (даже когда речь идёт о чём-то экстремальном, ну типа расписывания стен рисунками и надписями агрессивного содержания из пульверизаторов с красками – тоже, между прочим, форма массовой культуры, со своими правилами, эстетикой и поэтикой).
Причём характерно, что – раз уж масскульт прежде всего некая форма жизни – она, стало быть, касается всех решительно её, жизни, форм, ей до всего есть дело. Что ни попадёт под руку – всё в дело годится. Массовая культура ведь страшно насыщенная в ценностном и смысловом отношении вещь, она ни единого предмета не оставляет без ценностных проекций. Это хорошо видно на примере рекламы, которая превращает какие-нибудь сигареты, пиво, жвачку символами таких больших вещей, как свобода, индивидуальность, освоение нового… - и таким образом рекламирует-то вовсе не их, а всё те же, стандартизованные до неузнаваемости, новоевропейские ценности. Происходит «гиперсемантизация» мелких, подсобных самих по себе предметов: каждый из них разрастается до знака образа жизни, ценностной позиции. Причём такого, который касается буквально каждого: чего в массовой культуре нет, так это непосвящённых.
Массовая культура со всеми на «ты», и неудивительно: ведь она возвращает человека в молодость. В особую, евроамериканскую молодость – в пору становления личности, свойственной именно этому типу культуры. Она культивирует ценности, по сути, подросткового типа. Ценности общности – быть как все, принадлежать к некой группе, иметь то, что имеют «другие», любить то, что любят «другие», делать то, что делают «другие» – и одновременно ценности самоутверждения: быть заметнее других, успешнее других… Ценности экстремального опыта, сильных ощущений, разнообразия: ведь, при всей её только ленивым не помянутой консервативности, массовая культура жадно, ненасытно и постоянно требует нового - новых звёзд, новых песен, новых сплетен... – точно как всё время растущий подросток. Культ новизны, пронизывающий масскульт, выдаёт в ней законнейшее дитя новоевропейской культуры с её ценностями постоянного самопревосхождения, динамизма, развития; в известном смысле можно сказать, что человек массовой культуры – это новоевропейский героический индивид, доведённый до своего предела. Ценности роста – экстенсивного и, по идее, безграничного: «ещё больше вкуса», ещё больше денег, удовольствия, впечатлений… Масскульт живёт настоящим, в том числе и тогда, когда создаёт некие образы прошлого или будущего: не обременённая рефлексией и критичностью, она и в них видит лишь самое себя и собственные подтверждения. Она простодушна: всему верит. Она возвращает своим участникам и потребителям то состояние, когда собственные возможности казались неисчерпаемыми, собственное время – безграничным, рост – главной задачей, развлечения – главным соблазном, чувственность – важнейшим предметом интереса (юношеская гиперсексуальность – когда силы переполняют, и всё ещё внове…) А во многом – ещё и детство, когда времени вообще нет: ребёнок – как и человек масскульта – живёт одним, выпуклым, настоящим. Ведь массовая культура и сама молода, ей, по большому счёту, и века-то не исполнилось!
Отсюда и её эклектичность: в точности как ребёнку, ей всё на свете интересно и значительно. В то время как взрослые брезгливо или просто не замечая перешагивают всякие валяющиеся на земле фантики, щепочки, окурки, обломки, - массовая культура их радостно подбирает, всматривается в них в их самоценности, не слишком-то беспокоясь о том, что все эти чудесные вещи значили в тех контекстах, из которых некогда выпали. Она организует их совсем в другой язык, о другом повествующий.
Индустрия интерпретаций
Когда, примерно к 30-м годам ушедшего века, стало окончательно ясно, что от массовой культуры никуда не деться и с ней придётся считаться – евроамериканские интеллектуалы приступили к выработке теорий о том, что такое массовая культура и породившее её массовое же общество. Истинное дитя индустриального века, массовая культура и толкования стала порождать типовые.
Не знаю, найдётся ли в современном мире явление, способное соперничать с массовой культурой по количеству скопившихся вокруг него стереотипов и предрассудков (и, в качестве естественного их следствия – контрстереотипов и контрпредрассудков, которые суть не что иное, как те же стереотипы и предрассудки, вывернутые наизнанку). Массовая культура, разумеется, пуста, поверхностна, вульгарна. Она – область дурного вкуса. Она своей примитивностью инфантилизирует реципиентов. Она уводит их в иллюзорный мир. Она вообще, не требуя от потребителей серьёзных умственных усилий, апеллирует преимущественно к чему-то не вполне человеческому, во всяком случае - не вполне достойному: к сексуальности, страхам, жажде самоутверждения, наконец – к потребности в простых и ясных идеалах: вот, мол, добро в лице полицейских, а вот зло в лице гангстеров, и оно в конце фильма будет наказано – и, нажимая на эти действенные рычаги, манипулирует своей аудиторией. В конце концов, она – тиражируя клише и не будучи по определению способной к порождению чего-то по настоящему нового - консервативна вплоть до косности.
Собственно, по всем этим признакам – а совсем не по широте распространения – и отличают одиозное «массовое» от «высокого» и «элитарного». Едва возникнув и ещё не обретя собственного ныне действующего названия (впервые оно прозвучало лишь в конце 40-х годов прошлого века, когда явление уже вовсю существовало), массовая культура немедленно начала раздражать интеллектуалов и продолжает раздражать и по сей день. Со свойственной им проницательностью интеллектуалы совершенно верно почувствовали в ней вызов «высоколобому», «высокому», «элитарному». Многие интерпретировали этот вызов как угрозу, хотя угроза - лишь один из возможных аспектов этого вызова.
Масскульт как умысел и вымысел
Несмотря на кажущуюся «стихийность», массовая культура была вымыслом и конструктом с самого своего начала. Вымыслом и конструктом и самих интеллектуалов – блюстителей «высокого», которые, заприметив на историческом горизонте врага, сразу же стали очерчивать его признаки, предписывать, чем его следует считать, и тех – из той же интеллектуальной, в конечном счёте, среды вышедших профессионалов, которые эту массовую культуру создают и продают. Всё-таки коренное отличие массовой культуры от фольклора, тоже вполне массового, прежде всего в том, что она – продукт профессионального, вполне централизованного, очень тщательно налаженного, поточного производства. Масскульт, вообще говоря, это большой умысел. Это разновидность, и очень продуманная, элитарной культурной продукции.
Принято считать, что это «массовое общество», недифференцированное, породило массовую же культуру как наиболее ему адекватную форму культурной коммуникации. Да уж не создали ли это самое массовое общество (результат, как известно, крушения веками складывавшихся структур традиционных обществ) – руками менее образованных социальных слоёв – самые что ни на есть высоколобые снобы-интеллектуалы? Уж не они ли, с их, характерным для очень искушённых и переобременённых культурой людей стремлением к «правде», «подлинности», «естественности» - выбивали тех, кого сами же назвали «массой», из нерефлектирующего доверия традициям, из жизни в этих традициях, из их социальных и экзистенциальных ниш и лунок? Революции ХХ века – и социальные, и культурные - уж если кто и провоцировал, так именно интеллектуалы. Не они ли своими стараниями заменили, в результате больших переворотов минувшего столетия, сотням тысяч людей «судьбу» на «биографию»: предписанный устоявшимися традициями, более-менее предрешавшийся уже при рождении жизненный путь на изломанные, часто непредсказуемые траектории метаний по социальному пространству? Не они ли объясняли тем, кто готов был их слушать, как на самом деле надо жить? Не они ли изготовили так называемого «среднего» потребителя, на которого-де ориентирована массовая культура? (Ясно же, что она сама – чем, впрочем, не отличается от других пластов культуры – создаёт собственного потребителя и «адресата»). «Массовый», он же «одномерный», человек – в некоторой, возможно значительной степени – результат того самого (более-менее неизбежно предвзятого) внешнего взгляда, для которого всё извне наблюдаемое сливается в некую единую массу. Интеллектуалы (начиная по крайней мере с Ортеги-и-Гассета, если ещё не с Константина Леонтьева) ещё до изобретения словесного ярлыка «массовая культура» заговорили о ней не столько стремясь понять оную – сколько с целью отчётливее заявить о собственных позициях и ценностях. Всматриваясь или думая, что всматриваются в «массовую» культуру, они на деле всматривались лишь в самих себя. Естественный человеческий эгоцентризм.
А теперь те же интеллектуалы заявляют «среднему» потребителю масскульта, что он – «пост-человек». Может ли это быть чем-то иным, нежели формой интеллектуальского самолюбования?!
В лице «массовой культуры» интеллектуалы создали себе противника, который был нужен им для поддержания их же собственного тонуса, создали его как вечный повод и стимул для воспроизводства, постоянного уточнения собственной позиции. Массовая культура не в большей степени паразитирует на элитарной культуре, чем элитарная – на ней. В этом смысле элитарная и массовая культура – близнецы-братья.
И чем вульгарней, тем вернее: Машина различий
Казалось бы – замысел удался. Сливающая будто бы всё в единую «аморфную» массу и созданная на самом деле как механизм, который неустанно поддерживает, всё время заново воспроизводит различие между полюсами, различными уровнями культуры – массовая культура прилежно работает в заданном качестве, а интеллектуалы не нарадуются. Ещё бы: чем она вульгарнее, грубее, одиознее, чем больше противоречит всему, что у хоть сколько-то традиционно воспитанных людей связывается со вкусом, приличием, человеческим достоинством – тем вернее она в этом смысле действует. Чем большую брезгливость она вызывает – тем радикальнее проблематизирует культурное поле в целом.
Канализируя страсти «простой» публики, она вместе с тем исправно раздражает и будоражит интеллектуалов-снобов-элиту, побуждая их, если оные хотят оставаться самими собой, вырабатывать нечто такое, что массовой культурой не является. Задаёт «нижнюю» планку культурного отсчёта. Культура Нового Времени, утратив в силу определённых причин «верхние» стимулы (Истину, Добро, Красоту – в конечном счёте, Бога) и не будучи в состоянии обходиться без стимулов вовсе – создала себе, значит, стимулы «нижние». Ту самую щуку в водах культурного озера, которая там затем плавает, чтобы карась-интеллектуал не дремал: всё время указывает «высокой» культуре на её собственные опасности. Пародирует её пафос, её идеологизированность. Указывает ей на её едва ли не бесконечный потенциал «штампообразования» – «тыкая» ей в нос те штампы, которые она же и породила. Проблематизирует формы культурного поведения, затвердевающие в стереотипы, теряющие собственный внутренний смысл - доводя процесс до грани абсурда. Показывает «высокой» культуре её же самоё в утрированном виде. Она – как шут при дворе короля, чтобы король не зазнался.
Массовую культуру носители культуры «высокой» создали и выпестовали как великий соблазн для самих себя. Они как бы плодотворно осложнили собственную жизнь, получив в качестве задачи постоянную выработку умений этому соблазну противостоять, да не просто брезгливо отворачиваясь, для чего никакой искусности не нужно, - а работая на том же поле, смысловом и формальном, на котором в числе наиболее мощных факторов присутствует и действует массовая культура. Она - своего рода испытание для интеллектуалов на способность к достойному поведению, к выполнению того, что они считают своей задачей. Но и тут ещё не всё так просто.
Recycling в действии: Новое плодородие
Массовая культура ведь не только массовая, она, как на грех, ещё и культура, сколь бы интеллектуалы ей в этом качестве ни отказывали. И вот по этому-то поводу она - как и положено всему живому - нисколько не согласна на подчинённую, инструментальную роль. Она начала диктовать свои условия.
Людям, выросшим в «высокой» культуре и долгие годы активно и плодотворно в ней работавшим, «вдруг», с некоторых пор, стало страшно интересно экспериментировать с формами и жанрами культуры массовой, которые дотоле иначе как пустышки и не воспринимались. В этом смысле, кстати, Чхартишвили-Акунин с его детективами недаром стал фигурой знаковой до нарицательности. Что-то очень симптоматичное стало происходить. И никакой это не «постинтеллектуализм», как поторопились окрестить происходящее сами же интеллектуалы (простой человек такого бы и не выговорил…) Это расширение возможностей интеллекта, уточнение его природы.
Массовая культура, конечно – перегной, в котором перепревает всё, что культура «высокая», отработав, выкидывает за свои пределы как-де уже в ней не актуальное. И вот пришла пора задуматься о плодородности перегноя. Элита, она же культурный авангард, тем по своему назначению и занята, что изыскивает неиспользованные возможности смыслового и формального культурного производства. Эпоха массовой культуры заинтересовала их задачей поиска возможностей псевдоиспользованных, мнимоиспользованных - тем более невостребованных, чем увереннее они мнятся уже отработанными. В массовой культуре вдруг увидели корзину с исписанными бумагами, в которой если ещё порыться, с известной долей вероятности можно и обнаружить нечто доселе незамеченное. В культурном пространстве происходит некая естественная циркуляция если не смыслов, то форм уж точно: вначале сверху вниз – банализация и вульгаризация высокого, - а затем и снизу вверх – новый цикл переработки, recycling, новая утилизация. Ведь культура, как ни удивительно, ничего не забывает, она только в разных формах запоминает, в то числе и отбрасывая на периферию, - она помнит забвением, это такой особый механизм культурной памяти, - и если бы надо было изобрести очередное определение культуры, которых и без того довольно, то вполне можно было бы сказать, что она – универсальный механизм запоминания. Поэтому, скорее всего, подобный «recycling» происходил более-менее всегда, только осознаваться как следует природа этого процесса (особенно второго его «звена») стала лишь в ХХ веке, и то, подозреваю, ближе к его концу. Вообще, я бы сказала, процессы осознания в ту пору очень интенсифицировались, аж до болезненного. В этом смысле интерес дедушки Фрейда к бессознательному и внимание нынешних интеллектуалов к «массовому» (вполне бессознательным культурным процессам, ибо массовое не ведает, что творит) – звенья совершенно одной и той же цепи.
Мудрено ли в свете этого, что носители «высокой» культуры так заинтересовались, например, кичем – к самому одиозному, уродливому в массовой культуре, самому «массовому» в ней?
«Высокая» культура вообще стала в ушедшем столетии существенно больше интересоваться тем, что у неё «под ногами» - и даже при том, что за это пришлось заплатить такую непомерно высокую цену, как отказ – именно, увы, на общекультурном уровне – от ориентации «по вертикали» - на трансцендентные смыслы, как утрата общекультурными мускулами «вертикального» тонуса, - всё-таки (отвлекаясь сейчас от такой болезненной и сложной темы, как обсуждение этих утрат и вытекающих отсюда перспектив) – это приобретение всё-таки нельзя не признать значительным. Не компенсирующим, конечно, но значительным. Переведя взгляд с «небес» на «землю», мыслители, принадлежащие «высокой» культуре, разглядели массу не замечавшихся прежде подробностей «земного» ландшафта. Из перегноя массовой культуры - при умелом, разумеется, с ним обращении - много чего может вырасти. Так, по утверждениям знающих людей, клиповая, MTV-шная эстетика очень много дала такому несомненно элитарному режиссёру, как Гринуэй, - но, с другой стороны, благодарить-то за это надо по меньшей мере столь же самого Гринуэя, сколь и массовую культуру с её клипами. Сама по себе массовая культура и клиповая эстетика Гринуэев не порождают. Тут необходим именно взгляд извне, с присущим оному отстранённостью и остраннённостью.
Вообще, начиная со второй половины ХХ века масскульт настолько не может пожаловаться на недостаток внимания к нему со стороны представителей «высокой» культуры, что, кажется, сами сетования на его, масскульта, губительность для культуры и человека давно уже выглядят несколько запоздалыми. Сьюзен Зонтаг пишет о кэмпе как о полноценном предмете исследования. Серьёзные литераторы работают в таком традиционнейше массовом жанре, как детектив. По Достоевскому снимается сериал, по Виктору Гюго ставится мюзикл. Всё это - свидетельство отнюдь не того, что различие между «массовым» и «высоким» будто бы исчезло. Всего-навсего пришло время очередной раз перепродумать их соотношения друг с другом – а заодно и с миром, который они оба, каждое на свой лад, интерпретируют...
Общество антракта в ожидании третьего звонка
На закате ХХ столетия интеллектуалы востребовали массовую культуру как резерв – не в первую очередь даже для игр, как ни любит это занятие постмодерн - но и для изыскивания новых возможностей жизни культурных смыслов. Тем более, что в условиях тотальной, казалось бы, выхолощенности, спрофанированности высокого, в ситуации, когда оно вроде бы утратило настоящую убедительность и притягательность и для интеллектуалов-скептиков, и для не слишком рефлектирующих потребителей культурных продуктов - массовая культура вдруг оказалась или показалась формой его выживания. Пафос-то она не только пародирует, он ведь там и в самом деле есть. Массовая культура, кстати, ведь убийственно серьёзна… А что развлекает и забавляет – так это в пределах очень большой серьёзности. (Кстати, насколько она на самом деле серьёзна – может быть, дано оценить только интеллектуалам, так как «простые» потребители массового, потребляя его, просто развлекаются и таких вопросов себе не задают). Она сама себя всерьёз принимает. И мир, как он ей в меру её кругозора дан, тоже воспринимает вполне безусловно. Для неё «всё так и есть». Она же доверчива очень… Не тем ли, среди прочего, она стала интересна для недоверчивых умников? Сами-то они такую серьёзность, такую безусловность уже и подзабыли…
Кроме того, сама недифференцированность и аморфность масскульта – похоже, ещё один большой миф высоколобых снобов. Масскульт, конечно - «одноклеточный», но ведь эта клетка непрерывно делится. Она всё время порождает внутри себя дифференциации: у неё уже сейчас есть «верх» и «низ», центр и периферия, элита и мэйнстрим. Один умный наблюдатель назвал как-то, например, «Битлов», тяжёлый рок – и даже то же MTV! – «элитарной массовой культурой», в отличие от «поп-мэйнстрима», от массово распеваемой попсы. Можно соглашаться или не соглашаться с мыслью, высказанной тем же человеком, что именно «элитаризирующие» процессы в современном масскульте – самое ценное, что происходит в культуре сейчас (у автора сих строк, существа всё-таки традиционалистски ориентированного, на это как-то рука не поднимается), но невозможно не задуматься о том, что ещё ведь неизвестно, куда это всё нас приведёт. Не знаю, как насчёт самого ценного, но что это самое в нынешней культуре активное – очень вероятно. Расширение культурного инструментария точно происходит. А уж что в связи с этим станется со смыслами – увидим…
Возможно ли в массовой культуре движение «по вертикали», к тем самым трансцендентным ценностям и смыслам, напряжённая память о которых животворит, по нашему скромному мнению, всякую культуру? Да почему же нет? Оно вообще, по-моему, возможно на любом материале, и наш дезориентированный век как раз предоставил нам больше чем достаточно возможностей к тому, чтобы это понять. Не факт, что такие вещи даются лишь одиноким исключительным усилием одинокого индивида. Такой героический и трагический в своей незащищённой самодостаточности индивид - вообще очень поздний культурный продукт: европейского буржуазного Нового Времени, а «по вертикали» человеческие культуры и тянулись и двигались задолго до этой эпохи.
Постмодерн как этап ценностного перепутья не просто пройдёт, он уже проходит. Одним прекрасным утром мы проснёмся и обнаружим, что все постмодернистские игрища выглядят глубокой архаикой. (Постмодерн, кстати, отменно годится на роль архаики: точно как на мифической заре мира, в его хаосе блуждают и причудливо сочетаются элементы, лишённые прежних контекстов и не слишком освоившиеся в новых. Значит – готовые к дальнейшему творению…) Один едкий француз во второй половине ХХ века обозвал современный ему социум «обществом спектакля». Постмодернистское общество хочется назвать скорее обществом антракта: один акт кончился, следующий ещё не начался, и публика, отдыхая от напряжений предыдущего акта, вполне бесцельно ходит по фойе, болтает, подумывает, чем бы себя занять. Но первые звонки уже прозвенели, пора бы и собираться…
Ну вот. Постмодерн пройдёт, а массовая культура-то останется. Не хочется употреблять высокопарные слова вроде того, что-де она бессмертна, но, во всяком случае, она на редкость живуча: хотя бы уже потому, что, в отличие от культуры высокой и требующей усилий, на продукцию этого рода всегда будет спрос. Впрочем… ведь человек никуда не денется и от своей потребности в высоких смыслах высокой культуры и в той жёсткой, иногда, может быть, и жестокой дисциплине, которые они от него требуют. Тоскует он в аморфности и необязательности «массового». Невыносима ему сплошная лёгкость бытия. (Не затем ли Провидение уготовило нам постмодерн, чтобы мы это как следует прочувствовали?…) Напряжений требует человек. Вот смотрите, наблюдайте: сейчас эти напряжения как раз начинают складываться… В интересное время мы живём. Что ж до отношения к «массовому», то вполне понятно, что его не имеет смысла ни идеализировать (у чего, впрочем, не слишком большие традиции), ни проклинать (традиции тут настолько большие, что это потихоньку перестаёт быть актуальным). С ним – как со всяким материалом - надо работать.
