Иносказания огня
Nov. 5th, 2008 10:06 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
gertmanВдруг оказалось, что один из моих давних, нежно любимых и где-то даже парадигматических текстов умудрился не быть выложенным здесь. Срочно исправляем положение!
Ольга Балла
ИНОСКАЗАНИЯ ОГНЯ
Полная версия. Несколько сокращённый вариант: «Знание-Сила», № 5, 2005. = http://www.znanie-sila.ru/online/issue_3247.html .
Одна из любопытнейших московских выставок в октябре 2004 года ухитрилась, кажется, пройти совершенно незамеченной. Сколько ни ройся в Интернете – ну не упоминают, и всё тут!
Музей городского освещения «Огни Москвы» упрятан в глубокий карман одного из переулков в центре. Он, кажется, из самых незаметных. У музеев, как и положено сгусткам человеческой реальности, есть свой характер, и этот – терпеливый, осторожный, скрытный. Сразу и не подумаешь, что внутренний мир у него весьма сложный и драматичный. Ведь там остановлено несколько времен сразу. Первое, самое поверхностное из них – восьмидесятые годы только что ушедшего столетия: то время, когда создавалась экспозиция и с которого она, кажется, не менялась. Самое глубокое – наверное, семнадцатый век: время, которому принадлежит здание. А внутри, между ними – слои, слои, слои…
Так вот, в октябре 2004-го слоеный пирог музея московского света насытился еще одним слой: испанский архитектор Карлос Флорес Пасос устроил там выставку под названием «Советская настольная лампа 1917-1953 годов». На самом деле были показаны лампы определенного типа - так называемые «кремлёвские» - и начиная отнюдь не с 1917 года, а с конца 20-х: от прихода Сталина к власти до его смерти.
То, что до такого додумался иностранец, понятно: взгляд извне превращает само собой разумеющиеся вещи в экзотику, в культурные особенности и странности, которые бросаются в глаза, поддаются описанию и экспонированию на выставках. Правда, в мире 20-х – 50-х годов ХХ века мы все уже давно иностранцы, даже те, кто жил тогда, тем более – кто родился позже. Стоит попасть в хотя бы частично воссозданную предметную среду того времени – чувствуешь это немедленно и интенсивно.
Вещи тех лет – вестники из другого мира. В них остановлен иной пластический опыт, отпечатаны иные движения, а с ними и иная чувственность. Кажется, будто бы мелочи: ну, подумаешь, выключатель лампы – не внизу, а вверху, на цоколе лампочки, и не нажимается, а поворачивается… Но «мелочи» накапливаются, собираются в систему, и понимаешь: у этой жизни потому уже другой дух, что - другая телесная дисциплина, другие ритмы. Не говоря уж о другой символике-семантике, - хотя она пока еще прекрасно нами считывается.
«Кремлевская» лампа всяческой семантикой просто перенасыщена.
В своей «официальной» версии она – металлическая: стойка, подставка, каркас абажура – всё из тёмного металла. Была еще «домашняя» модель – с деревянной стойкой (по идее, более человечной, тёплой, живой) – березовой, которую затемняли морилкой и покрывали лаком. Цилиндрический абажур закрыт сверху металлической крышкой, затянут шторкой из светлой ткани, украшен металлическими барельефами с изображением советских символов: серпа и молота в венке из дубовых и лавровых листьев. После войны на лампе появляются и пятиконечные звёзды.
Символично всё, начиная уже с того факта, что она – лампа, источник света. Не всякая, правда, лампа эксплуатирует свою естественную символичность так, как «кремлёвская». Эта из своего символического потенциала выжимает, кажется, максимум возможного.
В ней нет ни капли иронии: она вся - всерьёз, до мельчайших деталей. Подробная проработка деталей останавливает взгляд: рассмотри. Задумайся. Собери себя в порядок, соответствующий тому, что ты видишь.
Даже у «домашней» версии лампы свет жёсткий, суровый. Никакого сюсюканья с пользователем. При такой лампе стыдно быть распущенным, легкомысленным, поверхностным, случайным. Она требует дисциплины, ответственности, застёгнутости на все пуговицы. Требует правильного исполнения роли в жизненном спектакле, где ты и актёр, и зритель одновременно (увы: режиссёр не ты, и это тебе тоже дают прочувствовать). Этика и эстетика жизни вообще неразделимы, и 30-е – 50-е советские годы – как раз одно из таких времен, когда это особенно явно. В знаковых предметах эпох этого рода («кремлевская» лампа – как раз такова) подают свои голоса, твердя, в общем, одно и то же, разные искусства.
Лампа – литературна, она – текст. Дидактичный, прямолинейный, буквалистски-въедливый, почти-словесный (словами можно пересказать!) дизайн превращает ее в повествование, в обстоятельное высказывание: о ценностях, которые надо ориентироваться, о неслучайности мира вообще и советского мира в особенности. Она не оставляет человека в покое, активно и агрессивно вписывая его в горизонт Больших Смыслов. Освещать – совсем не главная ее функция, даже – одна из последних.
Об этом с наивностью, свойственной лишь очень уверенным в себе эпохам, проговариваются фотографии. Вот – отчетливо-постановочная фотография из журнала 30-х годов, призванная иллюстрировать торжество советского образа жизни. Сидят за столом люди с радостными, увлеченными лицами, читают газеты и журналы. Перед ними лампа – знакового, «кремлевского» типа. Но она не может светить: невооруженным глазом видно, что у нее нет провода.
Ни композиции, ни замысла это ничуть не разрушает. Скорее уж напротив: сразу понимаешь, что дело здесь не в свете, не в электричестве, вообще не в удобстве этих самых читающих, которые и так довольны. Лампа со всей неприкрытостью присутствует как символ: некоторого Правильного Положения Дел. Точно так же она – начиная с конца 20-х - украшает столы президиумов всех торжественных заседаний правительства. В залах было очень светло, но лампы стояли всё равно - как жезлы власти, как стражи порядка.
«Кремлёвской» лампой премировали – это считалось очень почётным. Она работала как знак статуса.
Лампа еще и архитектурна. Она до буквальности похожа на здания своего времени, особенно на московское метро: в ее ножке-стойке повторяются его колонны, в медальонах на ее плафоне – барельефы на его стенах. Но отзывается в ней – в полном соответствии с претензиями времени – и природа.
Ведь всякая лампа - растение. Корень-шнур, ствол-ножка, крона-плафон. И плод – свет. Лампа – дерево света, эта же, «кремлёвская», уже само Древо: Мировое. Ясень-Иггдрасиль, на котором всё сразу растёт: все цветы, все плоды, которые только бывают на свете. Да вот и они: дубовые и лавровые листья, обрамляющие серп с молотом. Ну где еще такое одновременно вырастет? Здесь идеологией прикидывается, и довольно прозрачно, сама метафизика. Это уже - ось, на которую нанизаны миры. Скрепляющий стержень всего сущего. И мрачноватый, жёсткий ее свет становится физическим обликом метафизического огня, иносказанием силы и власти.
Это перетекание культуры в природу, природы в культуру - осязаемое воплощение утопий сталинских мичуринцев, мечтавших управлять природой, как культурой, а свою культуру сделать естественной, неотменимой и вечной, как сама природа. Это – лампа эпохи веры советского мира в свое тождество с естеством и в свое торжество над ним.
Динамичные 20-е, с их пафосом обновления и расширения, под сенью таких тяжеловесных ламп не представимы. Это – имперская лампа, вещь застывающего, загустевающего в вечность мира со всё более чётко очерченными границами. В ней осенний, тяжёлый свет спелого, зрелого времени. В этом мире уже всё сбылось, во всяком случае, главное – точно сбылось. Уже не надо рваться за пределы. Пределы надо обживать и охранять. И «кремлевская» лампа – охранный знак, пограничный столб на границах этого мира, на рубежах света и тьмы.
Да, предмет в России больше, чем предмет. Собственно, это и в других культурах так, но в России ХХ века, с проблематичностью ее бытовой сферы, со скудостью ее предметной среды – особенно. Семантическая напряжённость вещей именно в это время исключительно высока, просто экстатична. Предмет вырастает до статуса знака отношения к жизни.
В этом смысле, стоит предмету превратиться в чисто-функциональный, утилитарный объект потребления – он попросту умирает. Похоже, однако, на то, что этого не будет никогда. Ведь даже «чистый» утилитаризм – еще какой знак отношения к жизни! еще какая воплощенная, пластически проговоренная позиция!
Организаторы выставки не зря показали здесь и другие образчики ламповой флоры того же времени. Во-первых – лампу с зеленым стеклянным абажуром на металлической подставке. Ещё дореволюционная, она с совсем незначительными изменениями благополучно дожила до поздних 50-х годов, пережив все исторические потрясения и идеологические колебания. Казалось бы, именно потому, что ничего лишнего и, значит, полностью «десемантизирована». Однако как раз наоборот: у этой лампы была своя чёткая смысловая линия.
В восприятии современников эта совершенно «старорежимная» лампа была «ленинской». На фотографиях, известных всей стране, Ленин в своем кремлевском кабинете читал газету при свете именно такой лампы. Ее аскетизм и собранность немедленно стали синонимами ленинской «простоты» и вообще накрепко связались с образом вождя мирового пролетариата. Она стала знаком преемственности, связи с истоками и устоями советского мира. В 20-х годах пробовали делать такие лампы на скульптурных стойках с пролетарской тематикой. Они, правда, не прижились.
Пришедший к власти Сталин сам хотел быть истоком и устоем, поэтому обзавелся и собственной лампой-символом. Первые, еще единичные экземпляры «кремлевских» ламп стали появляться начиная с середины 20-х - как раз после смерти Ленина. И с тех пор, где бы ни изображался Сталин – на фотографии, в живописи или в кино – неизменно рядом с ним оказывалась «кремлевская» лампа.
Второй представитель контекста - чёрная эбонитовая, сутулая лампа с подвижной головкой. Тоже, кстати, модель 20-х годов. Тут уже ничего символичного, иносказательного как будто и вовсе нет (весь символизм всосала в себя кремлевская «лампа власти»): ни эмблем, ни говорящих украшений, ни каких бы то ни было отсылок и ассоциаций. Она даже скорее на грани некрасивости: функциональный предмет-трудяга, принужденный к существованию своей функцией. Ан нет. Тем отчётливее она – знак, только другой: смирения, самоограничения, дисциплины. Смола кругового терпенья и совестный дёготь труда.
Сама же «кремлевская» лампа пережила сталинскую эпоху, но совсем ненадолго. Прежде чем окончательно исчезнуть в середине 50-х, она еще посуществовала по инерции… лишившись напоследок политической атрибутики. С абажура исчезает серп и молот с дубовыми и лавровыми листьями и появляются медальоны с изображением – почему-то – торпедных катеров. Тоже вообще-то знак силы и власти, хотя уже не такой идеологизированный. Произошёл сброс семантического напряжения. В истории такая лампа осталась под именем «лампы с кораблями».
А потом их делать и вовсе перестали. Лампы, как растения, тоже умирают – есть почва, в которой они не растут. Настала пора других ламп и другого света: торшеров и бра шестидесятых, их ироничного, аскетичного, угловатого уюта. Что, разумеется, уже совсем другая история.
Ольга Балла
ИНОСКАЗАНИЯ ОГНЯ
Полная версия. Несколько сокращённый вариант: «Знание-Сила», № 5, 2005. = http://www.znanie-sila.ru/online/issue_3247.html .
Одна из любопытнейших московских выставок в октябре 2004 года ухитрилась, кажется, пройти совершенно незамеченной. Сколько ни ройся в Интернете – ну не упоминают, и всё тут!
Музей городского освещения «Огни Москвы» упрятан в глубокий карман одного из переулков в центре. Он, кажется, из самых незаметных. У музеев, как и положено сгусткам человеческой реальности, есть свой характер, и этот – терпеливый, осторожный, скрытный. Сразу и не подумаешь, что внутренний мир у него весьма сложный и драматичный. Ведь там остановлено несколько времен сразу. Первое, самое поверхностное из них – восьмидесятые годы только что ушедшего столетия: то время, когда создавалась экспозиция и с которого она, кажется, не менялась. Самое глубокое – наверное, семнадцатый век: время, которому принадлежит здание. А внутри, между ними – слои, слои, слои…
Так вот, в октябре 2004-го слоеный пирог музея московского света насытился еще одним слой: испанский архитектор Карлос Флорес Пасос устроил там выставку под названием «Советская настольная лампа 1917-1953 годов». На самом деле были показаны лампы определенного типа - так называемые «кремлёвские» - и начиная отнюдь не с 1917 года, а с конца 20-х: от прихода Сталина к власти до его смерти.
То, что до такого додумался иностранец, понятно: взгляд извне превращает само собой разумеющиеся вещи в экзотику, в культурные особенности и странности, которые бросаются в глаза, поддаются описанию и экспонированию на выставках. Правда, в мире 20-х – 50-х годов ХХ века мы все уже давно иностранцы, даже те, кто жил тогда, тем более – кто родился позже. Стоит попасть в хотя бы частично воссозданную предметную среду того времени – чувствуешь это немедленно и интенсивно.
Вещи тех лет – вестники из другого мира. В них остановлен иной пластический опыт, отпечатаны иные движения, а с ними и иная чувственность. Кажется, будто бы мелочи: ну, подумаешь, выключатель лампы – не внизу, а вверху, на цоколе лампочки, и не нажимается, а поворачивается… Но «мелочи» накапливаются, собираются в систему, и понимаешь: у этой жизни потому уже другой дух, что - другая телесная дисциплина, другие ритмы. Не говоря уж о другой символике-семантике, - хотя она пока еще прекрасно нами считывается.
«Кремлевская» лампа всяческой семантикой просто перенасыщена.
В своей «официальной» версии она – металлическая: стойка, подставка, каркас абажура – всё из тёмного металла. Была еще «домашняя» модель – с деревянной стойкой (по идее, более человечной, тёплой, живой) – березовой, которую затемняли морилкой и покрывали лаком. Цилиндрический абажур закрыт сверху металлической крышкой, затянут шторкой из светлой ткани, украшен металлическими барельефами с изображением советских символов: серпа и молота в венке из дубовых и лавровых листьев. После войны на лампе появляются и пятиконечные звёзды.
Символично всё, начиная уже с того факта, что она – лампа, источник света. Не всякая, правда, лампа эксплуатирует свою естественную символичность так, как «кремлёвская». Эта из своего символического потенциала выжимает, кажется, максимум возможного.
В ней нет ни капли иронии: она вся - всерьёз, до мельчайших деталей. Подробная проработка деталей останавливает взгляд: рассмотри. Задумайся. Собери себя в порядок, соответствующий тому, что ты видишь.
Даже у «домашней» версии лампы свет жёсткий, суровый. Никакого сюсюканья с пользователем. При такой лампе стыдно быть распущенным, легкомысленным, поверхностным, случайным. Она требует дисциплины, ответственности, застёгнутости на все пуговицы. Требует правильного исполнения роли в жизненном спектакле, где ты и актёр, и зритель одновременно (увы: режиссёр не ты, и это тебе тоже дают прочувствовать). Этика и эстетика жизни вообще неразделимы, и 30-е – 50-е советские годы – как раз одно из таких времен, когда это особенно явно. В знаковых предметах эпох этого рода («кремлевская» лампа – как раз такова) подают свои голоса, твердя, в общем, одно и то же, разные искусства.
Лампа – литературна, она – текст. Дидактичный, прямолинейный, буквалистски-въедливый, почти-словесный (словами можно пересказать!) дизайн превращает ее в повествование, в обстоятельное высказывание: о ценностях, которые надо ориентироваться, о неслучайности мира вообще и советского мира в особенности. Она не оставляет человека в покое, активно и агрессивно вписывая его в горизонт Больших Смыслов. Освещать – совсем не главная ее функция, даже – одна из последних.
Об этом с наивностью, свойственной лишь очень уверенным в себе эпохам, проговариваются фотографии. Вот – отчетливо-постановочная фотография из журнала 30-х годов, призванная иллюстрировать торжество советского образа жизни. Сидят за столом люди с радостными, увлеченными лицами, читают газеты и журналы. Перед ними лампа – знакового, «кремлевского» типа. Но она не может светить: невооруженным глазом видно, что у нее нет провода.
Ни композиции, ни замысла это ничуть не разрушает. Скорее уж напротив: сразу понимаешь, что дело здесь не в свете, не в электричестве, вообще не в удобстве этих самых читающих, которые и так довольны. Лампа со всей неприкрытостью присутствует как символ: некоторого Правильного Положения Дел. Точно так же она – начиная с конца 20-х - украшает столы президиумов всех торжественных заседаний правительства. В залах было очень светло, но лампы стояли всё равно - как жезлы власти, как стражи порядка.
«Кремлёвской» лампой премировали – это считалось очень почётным. Она работала как знак статуса.
Лампа еще и архитектурна. Она до буквальности похожа на здания своего времени, особенно на московское метро: в ее ножке-стойке повторяются его колонны, в медальонах на ее плафоне – барельефы на его стенах. Но отзывается в ней – в полном соответствии с претензиями времени – и природа.
Ведь всякая лампа - растение. Корень-шнур, ствол-ножка, крона-плафон. И плод – свет. Лампа – дерево света, эта же, «кремлёвская», уже само Древо: Мировое. Ясень-Иггдрасиль, на котором всё сразу растёт: все цветы, все плоды, которые только бывают на свете. Да вот и они: дубовые и лавровые листья, обрамляющие серп с молотом. Ну где еще такое одновременно вырастет? Здесь идеологией прикидывается, и довольно прозрачно, сама метафизика. Это уже - ось, на которую нанизаны миры. Скрепляющий стержень всего сущего. И мрачноватый, жёсткий ее свет становится физическим обликом метафизического огня, иносказанием силы и власти.
Это перетекание культуры в природу, природы в культуру - осязаемое воплощение утопий сталинских мичуринцев, мечтавших управлять природой, как культурой, а свою культуру сделать естественной, неотменимой и вечной, как сама природа. Это – лампа эпохи веры советского мира в свое тождество с естеством и в свое торжество над ним.
Динамичные 20-е, с их пафосом обновления и расширения, под сенью таких тяжеловесных ламп не представимы. Это – имперская лампа, вещь застывающего, загустевающего в вечность мира со всё более чётко очерченными границами. В ней осенний, тяжёлый свет спелого, зрелого времени. В этом мире уже всё сбылось, во всяком случае, главное – точно сбылось. Уже не надо рваться за пределы. Пределы надо обживать и охранять. И «кремлевская» лампа – охранный знак, пограничный столб на границах этого мира, на рубежах света и тьмы.
Да, предмет в России больше, чем предмет. Собственно, это и в других культурах так, но в России ХХ века, с проблематичностью ее бытовой сферы, со скудостью ее предметной среды – особенно. Семантическая напряжённость вещей именно в это время исключительно высока, просто экстатична. Предмет вырастает до статуса знака отношения к жизни.
В этом смысле, стоит предмету превратиться в чисто-функциональный, утилитарный объект потребления – он попросту умирает. Похоже, однако, на то, что этого не будет никогда. Ведь даже «чистый» утилитаризм – еще какой знак отношения к жизни! еще какая воплощенная, пластически проговоренная позиция!
Организаторы выставки не зря показали здесь и другие образчики ламповой флоры того же времени. Во-первых – лампу с зеленым стеклянным абажуром на металлической подставке. Ещё дореволюционная, она с совсем незначительными изменениями благополучно дожила до поздних 50-х годов, пережив все исторические потрясения и идеологические колебания. Казалось бы, именно потому, что ничего лишнего и, значит, полностью «десемантизирована». Однако как раз наоборот: у этой лампы была своя чёткая смысловая линия.
В восприятии современников эта совершенно «старорежимная» лампа была «ленинской». На фотографиях, известных всей стране, Ленин в своем кремлевском кабинете читал газету при свете именно такой лампы. Ее аскетизм и собранность немедленно стали синонимами ленинской «простоты» и вообще накрепко связались с образом вождя мирового пролетариата. Она стала знаком преемственности, связи с истоками и устоями советского мира. В 20-х годах пробовали делать такие лампы на скульптурных стойках с пролетарской тематикой. Они, правда, не прижились.
Пришедший к власти Сталин сам хотел быть истоком и устоем, поэтому обзавелся и собственной лампой-символом. Первые, еще единичные экземпляры «кремлевских» ламп стали появляться начиная с середины 20-х - как раз после смерти Ленина. И с тех пор, где бы ни изображался Сталин – на фотографии, в живописи или в кино – неизменно рядом с ним оказывалась «кремлевская» лампа.
Второй представитель контекста - чёрная эбонитовая, сутулая лампа с подвижной головкой. Тоже, кстати, модель 20-х годов. Тут уже ничего символичного, иносказательного как будто и вовсе нет (весь символизм всосала в себя кремлевская «лампа власти»): ни эмблем, ни говорящих украшений, ни каких бы то ни было отсылок и ассоциаций. Она даже скорее на грани некрасивости: функциональный предмет-трудяга, принужденный к существованию своей функцией. Ан нет. Тем отчётливее она – знак, только другой: смирения, самоограничения, дисциплины. Смола кругового терпенья и совестный дёготь труда.
Сама же «кремлевская» лампа пережила сталинскую эпоху, но совсем ненадолго. Прежде чем окончательно исчезнуть в середине 50-х, она еще посуществовала по инерции… лишившись напоследок политической атрибутики. С абажура исчезает серп и молот с дубовыми и лавровыми листьями и появляются медальоны с изображением – почему-то – торпедных катеров. Тоже вообще-то знак силы и власти, хотя уже не такой идеологизированный. Произошёл сброс семантического напряжения. В истории такая лампа осталась под именем «лампы с кораблями».
А потом их делать и вовсе перестали. Лампы, как растения, тоже умирают – есть почва, в которой они не растут. Настала пора других ламп и другого света: торшеров и бра шестидесятых, их ироничного, аскетичного, угловатого уюта. Что, разумеется, уже совсем другая история.
