Советский стыд как культурный проект
Nov. 2nd, 2009 12:25 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
gertmanОльга Балла
Советский стыд как культурный проект
Ольга Гурова. Советское нижнее бельё: между идеологией и повседневностью. – М.: Новое литературное обозрение, 2008. – 288 с. – (Библиотека журнала «Теория моды»).
«Знание-Сила». - № 9. – 2009.
Культуролог Ольга Гурова, доцент Европейского университета в Санкт-Петербурге, описывает драму отношений человека и вещи. Драму государственных масштабов, несмотря на то – нет, как раз благодаря тому, что – речь идёт об интимнейшей из вещей: о нижнем белье. В его облике забиралось человеку под одежду, льнуло к его телу и лепило его душу само Государство.
В этом смысле, надо полагать, случайным тут ничего быть не могло. Даже внешний облик белья, заставлявший современников, если верить их свидетельствам, прямо-таки содрогаться от ужаса.
«Смотреть на него, - вспоминает одна из них, - иногда было даже страшно, не то что носить, а даже смотреть». «Наше бельё отличалось убийственностью своих цветов, это было, в основном, бельё с начёсом фиолетовых, лиловых, зелёных и жёлтых цветов. Женские трико с начёсом могли убить того, кто на них посмотрит, кроме того, это бельё практически не грело…»
Господи, и как только люди выжили?
«Грации были ужасной конструкции, - вторит другая. - …Они очень стягивали тело». «Лифчики выпускали тогда, - соглашается третья, - но они были очень неудобными и очень плохо сидели».
Вы думаете, шить не умели? Нет, родное государство не зря так мучило человека. Оно это всё нарочно устроило. Чтобы люди на собственной шкуре ощутили, что в жизни главное.
«В СССР бельё не связывалось с сексуальностью, - поясняет историк, - тело рассматривалось как средство труда и деторождения». Бельё, значит, специально делалось так, чтобы носитель ни о чём лишнем не задумывался.
И ладно бы ещё только физическое неудобство. Хуже другое: стыд.
«Всё это раньше было очень постыдным, - признаётся ещё один современник. -…все скрывали, что носили. Потому, что было такого непотребного цвета – или голубого, или синего, но цвет был грязный…».
«Многие советские люди, - комментирует исследователь, - стыдятся некрасивого или бедного белья, его “мешковатости”, этот стыд может сопровождать их всю жизнь».
Но, простите, перед кем было стыдиться, если все носили именно и только это? Особенно при том, что культурно значимого внимания на бельё до определённого времени просто не обращали? (Я уж не спрашиваю, как люди ухитрялись размножаться. Хотя одна респондентка, да, рассказывает леденящую душу историю о том, как стыд за некрасивое бельё мешал ей расстаться с невинностью. Но откуда бы такое смешение, взаимопрорастание эстетики и биологии – вещей вообще-то сильно разных?)
Заметим, кстати: респондентов-свидетелей в книге - всего двадцать. Все их воспоминания – постсоветские и собраны в связи с выставкой «Память тела: Нижнее бельё советской эпохи», потрясшей воображение современников в 2001 году. То есть в рамках определённого – и очень тенденциозного – культурного проекта.
Очень возможно, то, что люди вспоминали о советском белье и своих отношениях с ним, в большой мере провоцировалось характером и вопросов, и самой ситуации, в которой они задавались. Грубо говоря, а догадались бы они, насколько всё это ужасно, постыдно и неудобно, если бы им не объяснили?
Есть ведь (в книге – тоже!) и другое свидетельство – фотографии. Что-то не заметно на них того, что было, если верить воспоминаниям, эмоциональными доминантами времени: неудобства и стыда.
На «типичных неофициальных» снимках, изображающих горожан «на отдыхе, на пикнике или на даче» они ничуть не стеснялись появляться в том самом ужасном, заменявшем купальники нижнем белье, на которое, как вспоминают респонденты 2001 года, и смотреть-то было нельзя без вреда для здоровья. Ни сочетание чёрных трусов с белым лифчиком, ни их, на нынешний взгляд, мешковатость и грубость ничуть не мешали позировать перед фотообъективом.
Закрадывается совсем уж крамольная мысль: а может быть, не так уж всё это и важно? Я имею в виду – покрой и цвет того, что на нас надето. Точнее говоря, это важно лишь там и тогда, где и когда есть соответствующая культурная установка.
Выставка, во многом давшая основу для книги, была предпринята не иначе как в контексте изживания советского травматического опыта. Неотъемлемой стороной этого процесса было объяснение людям того, что опыт был и в самом деле травматическим, что воспринимать его именно так – своего рода культурная норма.
Я бы сказала, стыд этого рода - сам по себе проект.
«Советский стыд», как называет это своеобразное чувство автор, возникает, по её мнению, не ранее второй половины ХХ века, когда «возрастает рефлексия по поводу тела и внешнего вида». А что, - рвётся возразить читатель, - разве 20-30-е годы, с их небывалым для прежних культурных состояний вниманием к спорту, с парадами физкультурников на городских улицах, - не придавали телу важнейшего значения? Разве не видели в нём - Гурова сама об этом пишет - инструмента создания нового человека?
На самом деле всё куда проще: в 50-60-е советский человек стал сравнивать собственную жизнь с западной. Что было взято за образец – сами понимаете. В чью пользу получилось сравнение – тем более.
По существу, мы имеем дело с травмой резкой смены культурных моделей. Бельё как таковое здесь ни при чём.
Стыдно и неудобно по-настоящему стало тогда, когда появилась идея, что можно, а, главное, должно жить иначе. (Что характерно, это случилось как раз в то самое время, когда на Западе феминистки ритуально сжигали бюстгальтеры как символы сексуального порабощения женщины. У них было своё «иначе».)
Книга о белье – не только опыт «археологии практик» по Мишелю Фуко, каким она представлена в самом своём начале. Она и сама – яркий памятник истории идей, которая, несомненно, будет написана, и уже пора материал собирать. Это - история отношений к советскому опыту, конструирования его и приписывания ему смыслов. Всё это, ничуть не хуже бытовых обыкновений, – практики глубоко историчные и буквально пересыщенные явными и неявными ценностными установками.
«Советский стыд» был заново извлечён из культурной памяти, когда, на фоне набиравшей силу ностальгии по советскому, потребовалось активизировать отталкивание от советских моделей жизни и ориентацию на модели западные, отождествлённые - без избыточного, кстати сказать, анализа - со свободой и достоинством человека. Хотя никто ещё не доказал, что вызывать сексуальное влечение более достойно и человечно, чем трудиться и рожать детей.
«Вещи, - пишет Гурова, - навязывают манеру поведения и определённое обращение с телом, от них зависит состояние человека». Бытие, стало быть, определяет сознание. Где-то мы это, помнится, уже читали.
Степень категоричности этого утверждения так и провоцирует на то, чтобы ему противоречить. А не преувеличена ли вообще связь между вещью и человеком, который с ней имеет дело? Вернее, не чересчур ли она представляется односторонней?
Ведь человек ещё и обживает вещи. Приспосабливает их под себя – и сам приспосабливается к ним, привыкает, проецирует на них личные смыслы. То, какими будут отношения между человеком и вещью, зависит ведь не только от вещи, но и от её владельца-пользователя, и отдельный интересный вопрос – от кого из них больше. «Стыдясь» за своё нижнее бельё или, напротив, гордясь им, человек сам делает себя игралищем превосходящих его сил: государства, идеологии, коммерции. Никто ж не заставляет.
Кстати, личный вклад человека в вещи, противоречащий их предписанным и доминирующим в культуре значениям, действительно интимный диалог предметов с их обладателями, свобода человека в этих отношениях, диапазон возможных в данной культуре решений при этом – область исследований, к которой, кажется, ещё как следует и не приступали.
Что же до белья, то мысль, что характер его очень важен для самоощущения человека – сама по себе культурный конструкт, очень поздний и далеко не повсеместный. Не говоря уж об идеях, согласно которым этот предмет человеческого гардероба обязан быть эстетически и, главное, эротически значимым. Самому Западу, который стал для бедных советских людей столь волнующей и травмирующей моделью, еще за век до того подобное и в голову бы не пришло.
Советский стыд как культурный проект
Ольга Гурова. Советское нижнее бельё: между идеологией и повседневностью. – М.: Новое литературное обозрение, 2008. – 288 с. – (Библиотека журнала «Теория моды»).
«Знание-Сила». - № 9. – 2009.
Культуролог Ольга Гурова, доцент Европейского университета в Санкт-Петербурге, описывает драму отношений человека и вещи. Драму государственных масштабов, несмотря на то – нет, как раз благодаря тому, что – речь идёт об интимнейшей из вещей: о нижнем белье. В его облике забиралось человеку под одежду, льнуло к его телу и лепило его душу само Государство.
В этом смысле, надо полагать, случайным тут ничего быть не могло. Даже внешний облик белья, заставлявший современников, если верить их свидетельствам, прямо-таки содрогаться от ужаса.
«Смотреть на него, - вспоминает одна из них, - иногда было даже страшно, не то что носить, а даже смотреть». «Наше бельё отличалось убийственностью своих цветов, это было, в основном, бельё с начёсом фиолетовых, лиловых, зелёных и жёлтых цветов. Женские трико с начёсом могли убить того, кто на них посмотрит, кроме того, это бельё практически не грело…»
Господи, и как только люди выжили?
«Грации были ужасной конструкции, - вторит другая. - …Они очень стягивали тело». «Лифчики выпускали тогда, - соглашается третья, - но они были очень неудобными и очень плохо сидели».
Вы думаете, шить не умели? Нет, родное государство не зря так мучило человека. Оно это всё нарочно устроило. Чтобы люди на собственной шкуре ощутили, что в жизни главное.
«В СССР бельё не связывалось с сексуальностью, - поясняет историк, - тело рассматривалось как средство труда и деторождения». Бельё, значит, специально делалось так, чтобы носитель ни о чём лишнем не задумывался.
И ладно бы ещё только физическое неудобство. Хуже другое: стыд.
«Всё это раньше было очень постыдным, - признаётся ещё один современник. -…все скрывали, что носили. Потому, что было такого непотребного цвета – или голубого, или синего, но цвет был грязный…».
«Многие советские люди, - комментирует исследователь, - стыдятся некрасивого или бедного белья, его “мешковатости”, этот стыд может сопровождать их всю жизнь».
Но, простите, перед кем было стыдиться, если все носили именно и только это? Особенно при том, что культурно значимого внимания на бельё до определённого времени просто не обращали? (Я уж не спрашиваю, как люди ухитрялись размножаться. Хотя одна респондентка, да, рассказывает леденящую душу историю о том, как стыд за некрасивое бельё мешал ей расстаться с невинностью. Но откуда бы такое смешение, взаимопрорастание эстетики и биологии – вещей вообще-то сильно разных?)
Заметим, кстати: респондентов-свидетелей в книге - всего двадцать. Все их воспоминания – постсоветские и собраны в связи с выставкой «Память тела: Нижнее бельё советской эпохи», потрясшей воображение современников в 2001 году. То есть в рамках определённого – и очень тенденциозного – культурного проекта.
Очень возможно, то, что люди вспоминали о советском белье и своих отношениях с ним, в большой мере провоцировалось характером и вопросов, и самой ситуации, в которой они задавались. Грубо говоря, а догадались бы они, насколько всё это ужасно, постыдно и неудобно, если бы им не объяснили?
Есть ведь (в книге – тоже!) и другое свидетельство – фотографии. Что-то не заметно на них того, что было, если верить воспоминаниям, эмоциональными доминантами времени: неудобства и стыда.
На «типичных неофициальных» снимках, изображающих горожан «на отдыхе, на пикнике или на даче» они ничуть не стеснялись появляться в том самом ужасном, заменявшем купальники нижнем белье, на которое, как вспоминают респонденты 2001 года, и смотреть-то было нельзя без вреда для здоровья. Ни сочетание чёрных трусов с белым лифчиком, ни их, на нынешний взгляд, мешковатость и грубость ничуть не мешали позировать перед фотообъективом.
Закрадывается совсем уж крамольная мысль: а может быть, не так уж всё это и важно? Я имею в виду – покрой и цвет того, что на нас надето. Точнее говоря, это важно лишь там и тогда, где и когда есть соответствующая культурная установка.
Выставка, во многом давшая основу для книги, была предпринята не иначе как в контексте изживания советского травматического опыта. Неотъемлемой стороной этого процесса было объяснение людям того, что опыт был и в самом деле травматическим, что воспринимать его именно так – своего рода культурная норма.
Я бы сказала, стыд этого рода - сам по себе проект.
«Советский стыд», как называет это своеобразное чувство автор, возникает, по её мнению, не ранее второй половины ХХ века, когда «возрастает рефлексия по поводу тела и внешнего вида». А что, - рвётся возразить читатель, - разве 20-30-е годы, с их небывалым для прежних культурных состояний вниманием к спорту, с парадами физкультурников на городских улицах, - не придавали телу важнейшего значения? Разве не видели в нём - Гурова сама об этом пишет - инструмента создания нового человека?
На самом деле всё куда проще: в 50-60-е советский человек стал сравнивать собственную жизнь с западной. Что было взято за образец – сами понимаете. В чью пользу получилось сравнение – тем более.
По существу, мы имеем дело с травмой резкой смены культурных моделей. Бельё как таковое здесь ни при чём.
Стыдно и неудобно по-настоящему стало тогда, когда появилась идея, что можно, а, главное, должно жить иначе. (Что характерно, это случилось как раз в то самое время, когда на Западе феминистки ритуально сжигали бюстгальтеры как символы сексуального порабощения женщины. У них было своё «иначе».)
Книга о белье – не только опыт «археологии практик» по Мишелю Фуко, каким она представлена в самом своём начале. Она и сама – яркий памятник истории идей, которая, несомненно, будет написана, и уже пора материал собирать. Это - история отношений к советскому опыту, конструирования его и приписывания ему смыслов. Всё это, ничуть не хуже бытовых обыкновений, – практики глубоко историчные и буквально пересыщенные явными и неявными ценностными установками.
«Советский стыд» был заново извлечён из культурной памяти, когда, на фоне набиравшей силу ностальгии по советскому, потребовалось активизировать отталкивание от советских моделей жизни и ориентацию на модели западные, отождествлённые - без избыточного, кстати сказать, анализа - со свободой и достоинством человека. Хотя никто ещё не доказал, что вызывать сексуальное влечение более достойно и человечно, чем трудиться и рожать детей.
«Вещи, - пишет Гурова, - навязывают манеру поведения и определённое обращение с телом, от них зависит состояние человека». Бытие, стало быть, определяет сознание. Где-то мы это, помнится, уже читали.
Степень категоричности этого утверждения так и провоцирует на то, чтобы ему противоречить. А не преувеличена ли вообще связь между вещью и человеком, который с ней имеет дело? Вернее, не чересчур ли она представляется односторонней?
Ведь человек ещё и обживает вещи. Приспосабливает их под себя – и сам приспосабливается к ним, привыкает, проецирует на них личные смыслы. То, какими будут отношения между человеком и вещью, зависит ведь не только от вещи, но и от её владельца-пользователя, и отдельный интересный вопрос – от кого из них больше. «Стыдясь» за своё нижнее бельё или, напротив, гордясь им, человек сам делает себя игралищем превосходящих его сил: государства, идеологии, коммерции. Никто ж не заставляет.
Кстати, личный вклад человека в вещи, противоречащий их предписанным и доминирующим в культуре значениям, действительно интимный диалог предметов с их обладателями, свобода человека в этих отношениях, диапазон возможных в данной культуре решений при этом – область исследований, к которой, кажется, ещё как следует и не приступали.
Что же до белья, то мысль, что характер его очень важен для самоощущения человека – сама по себе культурный конструкт, очень поздний и далеко не повсеместный. Не говоря уж об идеях, согласно которым этот предмет человеческого гардероба обязан быть эстетически и, главное, эротически значимым. Самому Западу, который стал для бедных советских людей столь волнующей и травмирующей моделью, еще за век до того подобное и в голову бы не пришло.
